Зинаида Серебрякова

Так же, как в случае с автопортретом «За туалетом» и с его очень поэтичным сравнением с утром пушкинской Татьяны, обстоит дело и со сравнением крестьян Венецианова и Серебряковой. Ведь ее отношение к крестьянам принципиально не может не отличаться от отношения к ним Венецианова. Для него они — прекрасные, вызывающие любовь и уважение люди, но люди, целиком зависящие от своего крепостного состояния, в данном случае — как дети от доброго и мудрого отца. Отсюда и «отеческая» интимность, известная камерность его произведений. Для Серебряковой крестьяне — такие же свободные люди, занятые таким же трудом, как она и ее близкие. А при ее всегдашней неудовлетворенности плодами своего творчества — трудом даже возвеличенным, «естественным призванием человека, залогом духовной и физической красоты, сферой подлинно высокой поэзии»^[46].

Алексей Венецианов. Гумно. 1821. Фрагмент

И что не менее важно, Серебрякова — художник Нового времени, искусства XX века, хотя она, как уже говорилось, и не приемлет открытого новаторства многих крупнейших современников. Всегда лежащий в основе ее живописи реалистический метод обогащен достижениями всей западной и русской живописи конца XIX — начала XX века. И поэтому очаровательное живописное правдолюбие Венецианова могло ее восхищать, даже в какой-то мере вдохновлять в художественных свершениях, но не могло служить ей подлинным творческим указанием пути. Содержание и форма ее «крестьянских» работ, те задачи, которые она ставила перед собой, при всей ее чуждости новаторским тенденциям живописи 1910-х годов, оставались всегда современными.

Жатва. 1915

Глубокий мир, одухотворенный и гармоничный, движет все на этой картине — и глубокое, слегка облачное небо над золотым полем, и розовые, синие и красные одежды крестьян, и все линии их движений и, даже, самую живопись, внимательную, живую и, при завершенности своей, прозрачную. Ей дарованы та же глубокая любовь к миру, та же чистая радость живописного мастерства, то же вечное любопытство к жизни, что были так сильны и величественны в Венецианове.

Эта любовь и преображала для нее, как преображала и для Венецианова, весь трудный путь жизни, всю печаль людских лиц, все временное, здешнее в глубокое и спокойное видение.

С. Р. Эрнст

В какой-то мере и неприятие Серебряковой первых вариантов «Жатвы» могло иметь причиной неудовлетворенность известным их «бытовизмом». Судя же по окончательному варианту, написанному в 1915 году, Серебрякова решила для себя проблему создания по-настоящему монументального, несущего сильный современный смысловой и живописный «заряд» произведения, особенно важный и многозначительный в это тяжелое для России время.

Вначале, если вспомнить подготовительные наброски, Серебрякова собиралась изобразить момент активного действия — косьбы или жатвы, в котором должны были участвовать семь или восемь крестьян, среди них — несколько мужчин. Затем возник вариант передышки, перерыва в работе, но также был отвергнут Серебряковой как своего рода бытовой рассказ. Она была захвачена мыслью «беспримесно» воплотить то чувство глубокого уважения, даже благоговения, которое вызывал у нее крестьянский труд и вообще жизнь крестьянства. Недаром она была дочерью своего отца, бесконечно преданного всему, что связано с русской деревней, с Россией.

По первоначальному замыслу среди персонажей картины должны были быть мужчины, но невольно, под влиянием и настроений, и жизненных реалий — всеобщей мобилизации, Серебрякова делает героинями своей «Жатвы» девушек-«московок», тонкими чертами лиц и стройными сильными фигурами которых она так восхищается. И в окончательном варианте картины — только четыре девушки: две стоят, две другие сидят на сжатой соломе и готовятся к несложному крестьянскому обеду — одна из них режет хлеб, другая наливает молоко. Композиция точно продумана, ясна, ритмична и гораздо более лаконична, чем композиция «Бани». Огромное значение приобретает здесь звучание почти эпически спокойного пейзажа с широко раскинувшимися до горизонта желтеющими и зеленеющими полями и легкими белыми перистыми облаками над ними. К такого рода пейзажу Серебрякова шла уже много лет — на этом пути и «Зеленя осенью», и «Пахота. Нескучное», и «На лугу» конца 1900-х — начала 1910-х годов.

Спящая крестьянка. 1917