Зинин

Перезимовавшая в Астрахани холера с появлением на базарах ягод, огурцов, арбузов проникла в Саратов, стала подниматься вверх по Волге, наводя панический страх. Николай Николаевич заторопился с отъездом, опасаясь карантинов. На бурлацкой бирже высокий худой рыжебородый хозяин торговался с бурлаками, но ни с кем не мог договориться.

— Что у тебя? — спросил его Зинин, видя бесплодность его поисков. — Куда идешь? Почему они не соглашаются?

— Косовая, косоушка по-нашему, — поправился, он, — с арбузами до Казани. Да видишь ли, мне нужен всего один человек, а никто от артели отстать не хочет. Мы семьей хозяйничаем, да вишь, вот девку мою самая эта напасть взяла, теперь не управимся.

— Какая напасть? Холера, что ли?

— Она самая. В Камышине схоронили.

Хозяйственные заботы перебили горе у мужика.

О дочери говорил он так, как будто дело было в позапрошлом году. Но в серых глазах стояла трогательная печаль не то от горя, не то от забот. Николай Николаевич расправил плечи и сказал:

— Меня не возьмешь? Мне в Казань надо. Справлюсь, чай не боги горшки обжигают!

— Дело не хитрое, покажем… Человек, главное, чтоб был… — оживляясь, заговорил хозяин. — А что возьмешь? Харч у меня хороший, хозяйский, не артельный.

— Что положишь, то и возьму! — ответил Зинин.

Вечером в тот же день он распрощался с Саратовом, погрузился на косоушку и на рассвете уже помогал хозяину выбирать якоря.

По бурлацкому счету от Саратова до Казани было двадцать перемен, или участков, по которым отсчитывался ход судна. Каждая перемена требовала двух-трех дней пути. На «взвод» груженых судов с помощью бечевы или «подач» требовалось много времени. Большие суда за лето делали один-два рейса.

Косоушки были проворнее. Они очень легки и быстры на ходу, хорошо лавируют и под парусами «бегут» по сто-двести верст в день.

В утреннем тумане золотые главки казанских церквей показались раньше, чем считал хозяин косоушки и его работник.

Но эпидемия азиатской холеры продвигалась еще быстрее.

Глава вторая

Школа науки и жизни

Здесь учат тому, что на самом деле существует, а не тому, что изобретено одним праздным умом.

Лобачевский

Казанский университет учрежден в 1804 году, открытие его состоялось через десять лет. Но лишь в ректорство гениального русского ученого Николая Ивановича Лобачевского университет получил подлинно научное устройство, образцовую организованность и мировую известность.

Лобачевский был избран ректором в 1827 году. Неизменно переизбираемый, он оставался в этой должности девятнадцать лет. За эти годы он провел строительство учебно-вспомогательных учреждений: библиотеки, анатомического театра, физического кабинета, химической лаборатории, астрономической и магнитной обсерваторий, университетских клиник. Застройкой университетского участка и был завершен нынешний архитектурный ансамбль величественного здания университета.

Через год, после вступления в должность ректора, Лобачевский произнес в торжественном собрании университета «Речь о важнейших предметах воспитания», прекрасную по форме и необычную для того времени по содержанию. Высказывая свои взгляды на высокое назначение науки, он не умолчал и о главных чертах своего мировоззрения. Оно складывалось под влиянием французской просветительной философии.

Этот высокий, худощавый, сутуловатый профессор, с головой, всегда опущенной как бы в задумчивости, с глубоким взглядом темно-серых глаз под сурово сдвинутыми бровями, производил на окружающих впечатление человека необыкновенного и пользовался величайшим уважением в городе. Естественно, что высказанные им мысли о воспитании и назначении человека должны были заинтересовать всех знавших и почитавших его людей.

Обращаясь к собравшимся по случаю годового акта гостям и студентам, Лобачевский говорил:

— Ничто так не стесняет потока жизни, как невежество: мертвой, прямой дорогой провожает оно жизнь от колыбели к могиле. Еще в низкой доле изнурительные труды необходимости, мешаясь с отдохновениями, услаждают ум земледельца, ремесленника, но вы, которых существование несправедливый случай обратил в тяжелый налог другим, вы, которых ум отупел и чувство заглохло, вы не наслаждаетесь жизнью. Для вас мертва природа, чужды красоты поэзии, лишена прелести и великолепная архитектура, не занимательна история веков. Я утешаюсь мыслью, что из нашего университета не выйдут подобные произведения растительной природы, даже не войдут сюда, если, к несчастью, родились с таким назначением. Не войдут, повторяю, потому что здесь продолжается любовь славы, чувство чести и внутреннего достоинства…

Все это произносилось перед рядами приглашенных на торжественное собрание губернских чиновников, военных властей и помещиков. Но никто, разумеется, не принимал ясных утверждений оратора на свой счет, и речь его сопровождалась аплодисментами и гулом одобрения.

Обращаясь непосредственно к студентам, оканчивавшим университет, Лобачевский говорил: