Зиска. Загадка злого духа

– Что со мной? – пробормотал он. – Уж не подхватил ли я лихорадку, не пробыв в Каире и сорока восьми часов? Что за вздор у меня в голове? И где я прежде ее видел? В Париже? Санкт-Петербурге? Лондоне? Чаровница!.. Чаровница… Почему так знакомо звучит ее имя? Зиска-Чаровница! Как название любовного романа или цыганской песни… Ба! Я словно сплю наяву. Ее лицо, глаза мне так знакомы: но где, где же я ее видел и разыгрывал перед ней дурака прежде? Может, она работала натурщицей в какой-то студии? Возможно, я видел ее в дни бедности, и образ ее так прочно отпечатался в моей памяти, что теперь, несмотря на изменившуюся обстановку, я сразу его узнал? Мне знаком даже аромат ее волос… кажется, он проникает мне в кровь… опьяняет… отравляет… душит!

С яростным жестом он вскочил, однако после минутной паузы снова сел и уставился в пол.

Беззаботная музыка, доносящаяся из бальной залы, плясала в воздухе вокруг него, преломлялась и сладостными отзвуками отражалась от стен; но Жерваз ничего не слышал и не видел.

– Боже мой! – проговорил он наконец, задохнувшись от волнения. – Возможно ли, что я ее люблю?

Глава 3

В бальной зале час от часу становилось все веселее. Наверное, прозвучит банально, однако празднествам такого рода маскарадные костюмы придают особую свободу, яркость и очарование. Те же люди, что в обычных траурно-черных фраках молчаливы, серьезны и строго соблюдают все правила приличия, переодевшись во что-нибудь красочное и живописное, из тех времен, когда одежда была делом не только моды, но и искусства, вместе с фраком отбрасывают привычную сдержанность: не просто выглядят как нельзя лучше, но каким-то чудом меняют и манеры – становятся изысканно любезны, остроумны и обаятельны настолько, что родные и друзья взирают на них в изумлении и спрашивают себя, отчего их близкий вдруг так переменился к лучшему. Немногие читали «Sartor Resartus»[18]

с пользой для себя, поэтому, в отличие от Тёйфельсдрёка, не понимают, что «Мир держится шитьем» – иначе говоря, поведение человека зависит от того, во что одет; костюм времен Людовика Пятнадцатого или Шестнадцатого вдохновляет своего носителя на изящные манеры и изысканную вежливость с дамами, а костюм нашего девятнадцатого века порождает резкость, отрывистость, краткость в речах, быть может, более искренних, но отнюдь не льстящих прекрасному полу.

На маскараде всегда больше флирта, чем на обычном балу. Вот и сейчас, после первого десятка танцев, когда над башенками и минаретами Каира, осветив все видимые предметы почти так же ярко, как днем, взошла прекраснейшая из лун, в коридоры и на террасы «Джезире-Паласа» высыпали многочисленные парочки. Тут средневековые воины и аристократы гуляли под руку с древними богинями, испанками и итальянками былых времен; там дерзкий тореадор нашептывал что-то на ушко королеве в короне, а пестрые шуты увивались вокруг цветочниц всех стран и народов в самых невообразимых нарядах. Тут и сэр Четвинд-Лайл, затянувший брюхо в виндзорскую униформу, пошитую для него два или три года назад, безмятежно прогуливался под луной и краем глаза посматривал, как его «девочки», Мюриэл и Долли, обрабатывают «интересных» холостяков. Тут и леди Фалкворд, изумительная и почти пугающая в образе герцогини Гейнсборо, порхала туда-сюда, кокетничала с одним, интимно склонялась к другому, хихикала, пожимала плечами, взмахивала веером и в целом вела себя словно девица семнадцати лет, отпущенная из школы на каникулы. А вот и достопочтенный доктор Максвелл Дин: утомленный энергичными прыжками в лансье[19], он вышел на террасу глотнуть свежего воздуха, обмахиваясь своей шапочкой и прислушиваясь к разговорам всех встречных, независимо от того, насколько эти разговоры его касались. У доктора бывали любопытные теории, и вот одна из них: если вы случайно подслушали нечто, очевидно для вас не предназначенное, – не тревожьтесь: значит, было «предначертано», чтобы в этот миг вы, намеренно или ненамеренно, услышали то, что на первый взгляд совершенно вас не касается. Рано или поздно, всегда утверждал он, вы поймете, зачем это было нужно.

– Нет ничего смешнее, – добавлял он, – известной поговорки: «Кто подслушивает, тот ничего доброго о себе не услышит». Вот вы услышали чужой разговор и начали прислушиваться. Что дальше? Может статься, услышите, как вас бранят. И что с того? Ничто не может быть полезнее такой брани за глаза. Она приносит сразу две выгоды: предупреждает, что люди, которых вы почитали друзьями, вам вовсе не друзья, и избавляет от того преувеличенного мнения, которое вы, возможно, питаете относительно собственной персоны. Будьте мудры – ко всему прислушивайтесь, как я! Я-то в этом поднаторел. И никогда мне не случалось подслушивать напрасно. Все данные, полученные таким способом, хоть и кажутся поначалу разрозненными и бессвязными, со временем складываются вместе, словно детали головоломки, и оказываются исключительно полезными в моей работе. Так что я, где бы ни был, держу уши открытыми.