Зиска. Загадка злого духа

– Мой самый дорогой друг в целом свете! – воскликнул он. – Да, он здесь. Днем я встретил его во дворе. Мы с ним очень старые приятели. Я гостил у него в Париже, он у меня в Шотландии. Отличный парень! Мыслит как сущий француз, но прекрасно знает Англию и по-английски говорит безупречно.

– Мыслит как сущий француз? – повторил сэр Четвинд-Лайл, уже вперевалку двигавшийся к выходу. – Ну и ну! Это как же?

– Он ведь и есть француз, – мягко ответил доктор Дин. – Так что вас, дорогой сэр Четвинд, не должно удивлять, что и идеи у него французские.

Сэр Четвинд фыркнул. Его охватило неприятное подозрение, что над ним – владельцем и редактором «Ежедневного циферблата» – смеются, и в ответ он немедля оседлал любимого конька: высокую Британскую Мораль.

– Француз там или не француз, – пропыхтел он, – а идеи в нынешней Франции проповедуются непростительные и опасные! О таком отсутствии принципов, о такой прискорбной безнравственности в… в… ну, хотя бы во французской прессе можно только пожалеть!

– А английская пресса ни в чем подобном не повинна? – лениво поинтересовался Дензил.

– Надеюсь, что нет, – отвечал сэр Четвинд. – Я, со своей стороны, не покладая рук…

И, негодующе бормоча что-то себе под нос, выплыл из комнаты, гордо неся перед собой огромное брюхо – оставив доктора Дина и молодого Мюррея вдвоем.

Странный контраст являли собой эти двое, друг напротив друга: один – маленький, тщедушный и костлявый, в профессорской мантии, свободно болтающейся на худых плечах; другой – высокий, широкоплечий, мускулистый, в роскошном наряде средневековой Флоренции, ни дать ни взять оживший и вышедший из рамы портрет аристократа тех времен. На несколько секунд между ними наступило молчание, а затем доктор заговорил вполголоса:

– Ничего у вас не выйдет, дорогой мой мальчик! Уверяю вас, ничего не выйдет. Вы лишь разобьете себе сердце, гонясь за мечтой. И не только себе, но и своей сестре – подумали ли вы о ней?

Дензил бросился в кресло, недавно освобожденное сэром Четвиндом, и испустил громкий вздох, более похожий на стон.

– Хелен ничего не знает… пока, – дрогнувшим голосом ответил он. – Да я и сам ничего не знаю. Откуда? Ведь я ни слова ей не говорил. Если выскажу все, что у меня на сердце, клянусь, она только рассмеется в ответ! Вы единственный, кто угадал мою тайну. Вы видели меня вчера вечером, когда… когда я сопровождал ее домой. Но так и не вошел в дом вместе с нею – она бы не позволила. У дверей она сказала мне «доброй ночи», привратник открыл, и она исчезла с глаз моих, как колдунья, как привидение! Порой мне думается: быть может, она и есть привидение? Так бела, так светла, так легко и бесшумно ступает по земле… и так прекрасна!

И он отвел взгляд, стыдясь своей несдержанности.

Доктор Максвелл Дин снял четырехугольную шапочку и принялся рассматривать ее подкладку так, словно увидел там нечто весьма занимательное.

– Верно, – медленно ответил он. – Я и сам порой так о ней думаю.

Тут разговор их был прерван: через «комнату отдыха» прошли толпой, торопясь в бальную залу, музыканты приглашенного военного оркестра, каждый со своим инструментом, а за ними несколько компаний в маскарадных костюмах, уже готовые к танцам и веселью. Пьеро и Пьеретты, монахи в низко надвинутых капюшонах, цветочницы, водоносы, символические фигуры «Ночи» и «Утра» соседствовали здесь с давно покойными королями и королевами – и все толпились, болтали и смеялись по пути в бальную залу. Среди них, однако, ярко выделялся один человек, чей высокий рост и могучее сложение, вместе с живописной, полудикарской красотой, заставляли всех поворачивать головы ему вслед, когда он проходил мимо, и отпускать шепотом разного рода комплименты. На маскарад он нарядился бедуинским вождем, и белизна складок тюрбана безупречно подчеркивала его пылающие черные глаза, густые темные кудри и естественный оливковый оттенок кожи. Белоснежным был и остальной его костюм – весь, не считая алого пояса, на котором висел убийственного вида кинжал и иное подходящее для бедуина оружие. Быстрым, уверенным и на удивление легким шагом этот человек вошел в холл и направился прямиком к Дензилу Мюррею.

– А! Вот и ты! – воскликнул он по-английски с едва заметным иностранным акцентом, пожалуй, даже приятным для слуха. – Дорогой мой, это же великолепно! Эпоха Медичи! Теперь попробуй только сказать, что ты не тщеславен: свою красоту ты сознаешь не хуже любой хорошенькой женщины! Ну а я, как видишь, сегодня оделся со скромной простотой.

Он рассмеялся, а Дензил Мюррей, лениво раскинувшийся в кресле, радостно вскочил ему навстречу.

– Да ладно тебе! – воскликнул он. – Со скромной простотой? Как бы не так! Смотри, на тебя все глазеют, словно ты с луны свалился! Нет, Арману Жервазу не дано быть «скромным и простым»!

– Почему бы и нет? – весело отвечал Жерваз. – Слава – дама капризная, и трубы ее слышны далеко не по всему миру. Почтеннейший владелец той грязной лавчонки, где я приобрел все детали своего бедуинского костюма, в жизни обо мне не слышал. Бедняга, он не знает, что потерял!