Злая шутка

Квартира оказалась не квартирой – алтарем, хотя я поняла это и не в первую минуту. Сначала мне показалось, что здесь все-таки кто-то живет. Встречаться с жильцами мне не хотелось, я не наследница, пусть с ними разбирается отец. Я решила быстренько оглядеться и, убедившись, что тут живут люди, ретироваться. В прихожей висел кожаный плащ, на полочке стояли в ряд хорошие, дорогие, но вышедшие из моды туфли и полуботинки. На тумбочке с высоким зеркалом лежала щетка, рядом лак для волос, какие-то туалетные мелочи вроде заколок и добротная женская сумочка, тоже давно вышедшая из моды, – у моей мамы когда-то была почти такая же. В кухне было прибрано, только рядом с раковиной стояла невымытая чашка. В холодильнике не имелось никакой еды: морозилка была пуста, и на полках девственно чисто, если не считать початой бутылки текилы и банки темного чешского пива. Я стала шарить по ящикам и шкафчикам: ни запасов картошки, ни муки, крупы, макарон, подсолнечного масла, специй. Вообще ничего. Шкафчики были пусты. В них не было мусора, но наличествовала пыль. Комната, когда-то бывшая спальней, тоже была прибранной, но пыльной. Платяной шкаф оказался почти пуст, за исключением полиэтиленового пакета, висящего на плечиках, в котором угадывалась какая-то женская одежда. Трюмо с высоким зеркалом без малейшего намека на баночки, коробочки, флаконы, выглядело сиротливо и даже похоронно. А вот другая комната, бывшая когда-то гостиной, напротив, сохранила следы присутствия человека. Покрывало на диване было смято, а плед, которым укрывался тот, кто тут спал, скомкан. На стене висел огромный портрет прекрасной женщины, красивой естественной вневременной красотой. Над ним не старались специалисты в технике фотошопа, тогда этой техники просто еще не было. И даже если бы лицо женщины было мне не знакомо, я бы сразу поняла, кто это. Стас унаследовал черты матери: нежный, правильный овал лица, высокие скулы, рисунок губ, форму глаз и бровей. Мой сводный брат был очень похож на свою мать, а на портрете, несомненно, была она. Посреди комнаты стоял старинный круглый стол, на нем пустая тарелка с крошками. Видимо, брат ел здесь пиццу, однако коробку от нее догадался выбросить. На поверхности изящного комодика был устроен иконостас, тут, взятые в рамочки, стояли фотографии Екатерины Сергеевны в разные годы жизни. Здесь был почти совсем выцветший снимок с выпускного, изображавший симпатичную девочку с русой косой, и фотографии юной прелестницы с густо подведенными по моде глазами, молодой красавицы в элегантном наряде, счастливой мамочки с младенцем на руках. Мне бросилось в глаза, что на всех фото, даже на тех, где Екатерина Сергеевна была уже взрослой замужней женщиной, она была изображена одна, без супруга. Ни на одном снимке не было отца. Что-то это значило, но что? В комоде я нашла канцелярские папки на старомодных тканевых завязочках. Их было несколько, я достала их, оценила увесистость, положила на стол. Прочитать все, что в них содержится, я, безусловно, не успею, разве что бегло ознакомиться. Я развязала тесемки на первой папке – в ней был приговор суда. Но приговор не был бы таким толстым, я стала листать и убедилась, что в папке кроме самого приговора содержатся некоторые материалы уголовного дела, какие-то выписки из официальных документов, ответы на запросы. Понять, о чем именно идет речь, мне нужно было немедленно, хотя я уже догадывалась: это приговор, вынесенный человеку – Андрею Алексеевичу Иващенко, 1965 года рождения, – которого признали виновным в ДТП, в результате которого погибла мать Стаса, любимая жена моего отца. Папки нужно было во что-то упаковать, я стала осматриваться и в углу комнаты заметила большой пакет с логотипом сети продуктовых магазинов. На всякий случай я проверила и ящики комода и в одном нашла стопку бумаг, аккуратно засунутых в плотную прозрачную папку на кнопочке. Я открыла ее: материалы были явно архивные, трудночитаемые копии, которые я называю «десятым дублем через стенку». Но касались они, похоже, того же самого человека, который был осужден за пьяное вождение, повлекшее смерть, – Андрея Алексеевича Иващенко. Я быстро пробежала глазами первые листы, этого мне было достаточно, чтобы понять – это тоже приговор, но за другое преступление, более раннее. Ладно, дома разберемся.

Больше в комоде ничего не было.