Зло побеждает зло

Кстати сказать, тогда, на Принкипо, лентяй Блюмкин уговаривал не заниматься чепухой — взрывчатку несложно найти в СССР. А тут риск, тащить аж шесть пачек на двоих через пароходы, поезда и таможню, по целых четыреста грамм на брата. Мне удалось настоять на своем, упирая прежде всего на неочевидное качество советского, а то и старого царского тринитротолуола — у нас всего одна попытка, в которой нет места экспериментам даже с фабричными составами. Говорить про самостоятельное изготовление чего-то годного «в кастрюльке», — вообще смешно. Экзерсисы с гремучей ртутью времен «Народной воли» ничего кроме брезгливого недоумения у меня не вызывают. Как и кружок районной самодеятельности имени господина Ларионова с чудовищно тяжелыми, но абсолютно бестолковыми гранатами Новицкого.

Впрочем, к чему вспоминать былые споры? Здесь и сейчас все готово. Корпус собран и тщательно отмыт от отпечатков пальцев в уксусе и, на всякий случай, спирте. Склеены в единую многослойную пластину поражающие элементы. Установлены привезенные из Турции взрыватели. Осталось надеть специальные перчатки и доложить в конструкцию последний брусок превосходного английского тола.

Есть место. Есть план. Время придет.

Вымывая из волос дорожную пыль, я не удержался от декламации подцепленного еще в Риге четверостишия:

Мир — рвался в опытах КюриАтомной, лопнувшею бомбой

На электронные струиНевоплощенной гекатомбой…[90]

— Это ты про что сейчас? — вмешалась Александра.

— Так, вспомнилось к слову.

— Скоро уже?

Невинный вопрос, но по голосу сразу понятно — девушку интересуют вовсе не житейские мелочи.

— Думаю об ошибке выживших, — ляпнул я, и в ответ на недоуменный взгляд пояснил: — Из старых зданий остаются только самые красивые и прочные — только потому, что остальные сносят, а не реставрируют. С людьми, впрочем, обычно поступают так же.

Пауза затянулась. Я успел домыться, обтереться, стянуть с веревки постиранную домашнюю косоворотку и натянуть ее на себя. Только после этого Александра созрела на новый вопрос.

— Ты страшный. Видишь будущее… нет, не спорь, мне все стало понятно, когда ты после самоубийства Маяковского страшно накричал на Якова, как будто предупреждал, предупреждал его сотню раз, а он, гад такой, и пальцем не пошевелил ради старого друга.[91]

— Уже объяснял, ну сколько можно?!

— Да разве одно это!

— Никак в толк ни возьму, как все это связано с рассказом про ошибку, — я неловко, по детски приобнял девушку за плечи. — Всего-то по дороге смотрел на землянки, да вспоминал новостройку по Всехсвятской…

— Знаю, знаю. Там здоровенную домину для совбуров возводят, аж в дюжину этажей, — быстро перебила меня Саша. — Не то, все не то! Прошу, нет, умоляю, скажи, про всех нас будут помнить потомки?! — она заглянула мне в глаза. — Как я боюсь ошибиться!

— Хочешь сказать… историю пишут победители! — удивленно протянул я. — Занятное же следствие ты вывела из «ошибки выживших»!

— Так прославят или проклянут?!

— Надеюсь, они про нас вообще не узнают. Герои, знаешь ли, редко живут долго. И вообще, определись уже, чего хочешь? Возмездия или славы? А может покоя?

— Возмездие — жизнь. Слава — смерть. Ты на это намекаешь? Но как быть с нашим убийцей Мирбаха? Или взять хотя бы Савинкова?

— Савинков-то тут вообще при чем? — я постарался увести разговор в сторону, от скользкой натуры Блюмкина надо держаться как можно дальше.

— Кровавый бомбист и вдруг военный губернатор Петербурга, правая рука Керенского, отец когда-то говорил, без малого диктатор всей России!

— В итоге самоубился в большевистской тюрьме. Или убили, чтоб лишнего не болтал.

— Все равно, потомки его не забудут!

— Плохо ты их знаешь, — проворчал я в ответ.

— Оба они убивали, бомбами, для революции, а потом и для себя; я вчера перечитала «Бледного коня». Все правда, на самом деле правда, жизнь после встречи в поезде мне чудится сном. Будто пришла в этот мир чтобы умереть или убить. Нет, не так. Прервать чью-то жизнь, а затем умереть. Меня отравляет ненависть, понимаешь, я ведь любить… уже не смогу никогда. А раз так… ты прав, верно сам не понимаешь, насколько ты прав: зачем мне слава без смерти? Возмездие? Но ты скажи, можно ли вообще так жить, без прощения и покаяния? Неужели для жизни надо научиться убивать… для себя? Стать как они?

— Постой, постой! Зачем такие крайности?! Достаточно вовремя остановиться!

— Остановиться? Ты серьезно? Нет же, опять лукавишь! Дай подумать… Но не жди, присаживайся, поешь пока. Картошку бери и икру. Она задумываться начала, так я ее перемыла всю, но сегодня обязательно доесть надо!