Злой город

— Ну, чего молчите? Али ордынскую махину завидев, языки проглотили?

Насмешливый голос Семена словно подстегнул народ. Единовременно раздалось несколько голосов.

— Мы-то проглотили? Думай, чего говоришь, Семен! Али до этого Орду не били?

Разноголосье нарастало. Все чаще из толпы раздавались:

— Ясно дело — вдарить! Дело Семен говорит — вдарить, и всего делов. Пущщай они нас боятся!

Семен повернулся к воеводе.

— Ну, что скажешь, Федор Савелич?

— Что скажу?

Воевода смотрел в небо, ища что-то глазами. Да только в том, набрякшем серыми тучами небе уже не было гордого степного орла — ордынские стрелы перебили всю птицу на много верст в округе.

— Что скажу…

Семен поднял руку. Рев толпы стал тише, а после и вовсе сошел на нет. Все ждали воеводиного слова.

— Я сам воев вперед поведу, — громко произнес Федор Савельевич. — А ты, Семен, с братом здесь в граде за старших останетесь. Постоим грудью за землю пращуров[146] наших!

Семен, вдруг став очень серьезным, поклонился.

— Воля твоя, воевода.

А Федор Савельевич уже раздавал приказы подоспевшим сотникам.

— Собирайте дружину да тех, кто лук аль самострел держать может. Конный отряд пойдет впереди, пеши стрелки сзади прикроют, ежели ордынцы обойти попытаются…

— Воевода! То, что я видел со стены, мало похоже на осадную машину.

Федор Савельевич резко обернулся.

Сзади стоял Ли.

Воеводу передернуло. И так сегодня советов наслушался — по самый воротник. Другого б послал нехорошим словом, но этот вроде уже свой, бился отменно. Потому сдержался Федор Савельевич. Лишь, поморщившись, бросил отрывисто:

— А на что б оно похоже не было — неспроста ж ордынцы ее возводят!

У городских ворот уже собирались лучники, из-за стен детинца слышалось заливистое ржание застоявшихся боевых коней. Отовсюду неслось бряцанье оружия и доспехов. Город готовился к последней битве.

К поясу последнего из чжурчженей тоже был пристегнут меч, из-под ворота цветастого халата выглядывал край русской кольчуги, дареной кузнецом Иваном. Вспомнив что-то, воевода смягчился.

— Не сумлевайся, Линя! — улыбнулся он. — Была не была! До этого побеждали, глядишь, и теперь победим!

И, повернувшись, размашистым шагом пошел к воротам детинца.

Последний из чжурчженей смотрел ему вслед. На его лице была легкая грусть.

— Что ж, это твой Путь, полководец, — тихо сказал Ли. — Непобедимость заключается в тебе самом. А возможность победить зависит от врага. Не забывай, что у твоего народа сильный и хитрый враг.

Но воевода уже был слишком далеко для того, чтобы услышать эти слова.

* * *

Лук — оружие, которое имеется почитай в каждом доме. Да и грех, живя у леса, быть обезлученным. Зайцы, тетерева, белки, да мало ли какая живность в дебрях водится, только ленивый дармового мяса на столе не имеет. А повел скотину на выпас? А случись, под такое дело волчья стая? Кому нужен пастух, который не сумел уберечь стадо, не выследил загодя в высокой траве серые спины и не всадил в них с пяток, а то и с десяток стрел еще до того, как доберутся до телят серые разбойники? Да и лихой человек, завидев всадника с луком в налучье[147], колчаном да подсайдашным ножом[148], больше похожим не на нож, а на тесак, махнет рукой — козельские, ну их! — и поспешит скрыться подале.

Потому с луком в приграничной крепости учились управляться с детства. И лучников у ворот собралось немало.

А с доспехами было плохо. Дороги доспехи. Потому каждый нарядился кто во что горазд. На ком-то была надета битая дедовская мисюрка[149], кто-то прямо на тулуп натянул оплечья и наручи, побитые черными пятнами отчищенной ржавчины, кто-то соорудил себе из дубовых досок нагрудник и бутурлыки — все не голым в битву идти.

Несерьезно смотрелось ополчение на фоне княжьей дружины, выезжавшей из ворот детинца. Мужики завздыхали. Вот где воинство!

В глазах рябило от кольчужных, чешуйчатых и пластинчатых броней, начищенных до самоцветного блеска, от островерхих шеломов и наконечников тяжелых копий, сверкающих на солнце, так кстати выглянувшем из-за серой тучи. А кони-то, кони…

— Вот бы на таком коне прокатиться… Да в полной сброе… — завороженно прошептал проходивший мимо Тюря, останавливаясь и разом забыв, куда шел.

— И будет на тебе та бронь болтаться, как седло на корове, — буркнул стоящий рядом скоморох Васька, сам отчаянно завидовавший дружинникам.

— Что за человек? — беззлобно покачал головой Тюря, направляясь в сторону проезжей башни. — Всяку мечту испоганит. Наверно, потому, что своей нету.

Скоморох открыл было рот по привычке — и закрыл. Слов во рту не оказалось ответить.

— Во отбрил, Тюря, — одобрительно хмыкнул оказавшийся рядом рыжебородый.

Васька насупился было — и вдруг неожиданно для самого себя улыбнулся.

— Не, мужики. И у меня мечта имеется!

— Кака така мечта? — поинтересовались из толпы.

— А былину закончить. Ту, помните? Про всех про нас, про то, как мы Козельск обороняли. Чтоб через века пронеслась та былина.

— Эка хватил — через века, — покачал головой рыжебородый.