И сказка начинается. В интимнейшем письме к Константину Болеславовичу (мы никогда бы не решились его напечатать, если бы оно уже не было напечатано), написанном сразу после возвращения – и при ежедневных свиданиях с возлюбленным! – она говорит о чуде, которое совершил Родзевич: он сумел преодолеть ее биологическую природу. «…и музыку слушая (а здесь – огромные соответствия!) ждешь конца (разрешения) и не получая его – томишься <…> Не могла я <…> не томиться и здесь по разрешению. Но почему никогда не: «Подожди». О, никогда, почти на краю, за миллиметр секунду до , – никогда! ни разу! Это было нелегко <…> но сказать мне – чужому, попросить <…> Недоверие? Гордость? Стыд? Все вместе <…> Это самая смутная во мне область, загадка, перед которой я стою, и если я никогда не считала это страданием, то только потому, что вообще считала любовь – болезнью, в которой страданий не считают. Но тоска была, жажда была – и не эта ли тоска, жажда, надежда толкнула меня тогда к Вам на станции? Тоска по довоплощению <…> Ваше дело сделать меня женщиной и человеком, довоплотить меня. Сейчас или никогда. Моя ставка очень велика».
Как же удалось Родзевичу совершить это чудо? Безусловно, он был очень искусен в любви. (Об этом пишет сама Цветаева.) Но, быть может, не менее важно и другое: Родзевич – человек очень сильный (об этом говорит вся его последующая биография, о которой мы еще расскажем), умевший подчинить другого своей воле, в том числе и воле сексуальной. Полная противоположность Сергею Эфрону. «Любить – на это тоже нужна сила», – сказал однажды сам Родзевич.Пока Сергей Эфрон в Моравской Тшебове, влюбленные встречаются ежедневно. После его приезда время для свиданий приходится выкраивать, а место… чаще всего какой-нибудь отель. (Родзевич живет за городом и на просьбы Марины Ивановны переехать в Прагу не откликается – скоре всего, не было денег.) Но расстояние – до поры до времени – не мешает чувству. Цветаева – пока (ой, недолго!) – на вершине блаженства: «Вы меня ни разу не обидели, Вы мне ни разу не сделали больно, Вы всегда были на высоте положения <…> Я с Вами глубоко счастлива – когда с Вами!» У нее только одна просьба: «Полюбите мои стихи». Увы, она окажется невыполнима. Не здесь ли начало конца?Но даже еще будучи «глубоко счастлива», Цветаева не случайно делает оговорку: «когда с Вами». О том, что происходит с ней, когда любимого нет рядом, говорят ее стихи: не зная биографии автора, никак нельзя сказать, что они написаны счастливой женщиной. (« От нас? Нет – по нас колеса любимых увозят! <…> Прав кто-то из нас, / Сказавши: любовь – живодерня!») А в стихотворении «Пражский рыцарь» [24] : «С рокового мосту / Вниз – отважься» / Я тебе по росту, / Рыцарь пражский». Даже проснувшаяся в Цветаевой женщина (Ева) не может победить в ней Психею, ее поэтическую душу, которая прозорливее Евы и раньше чувствует приближающуюся трагедию.
К концу октября Сергей Эфрон узнает о романе жены со своим другом. Впрочем, вряд ли это могло долго оставаться тайной: Цветаеву и Родзевича часто видели вместе в городских кафе. Обухом по голове – иначе не скажешь о том, как воспринял это известие Сергей Яковлевич. Его письмо к М. Волошину – сочащийся кровью человеческий документ. Воспроизведем его с небольшими купюрами.
«Единственный человек, к<отор>ому я мог бы сказать все – конечно, ты, но и тебе говорить трудно <…> Сказанное требует от меня определенных действий и поступков, и здесь я теряюсь. И моя слабость и полная беспомощность и слепость Марины, жалость к ней, чувство безнадежного тупика, в который она себя загнала, моя неспособность ей помочь решительно и резко, невозможность найти хороший исход – все ведет к стоянию на мертвой точке. Получилось так, что каждый выход из распутья может привести к гибели.