Человек с совершенно необыкновенным душевным зарядом, он хранит лес для тех будущих людей, которые еще не родились, которые придут потом, после него. В этом и видит он свое земное предназначение.

И несмотря на то, что Андрей Татищев и Иван Алексеевич бесконечно удалены друг от друга по всем параметрам, они отнюдь не полярно разные герои, хотя полярно разны их судьбы.

Надежно объединяющим началом является их умение глядеть в будущее, стремиться и «поспешествовать» к единственно верной высокой, достойной человека цели — служить своему народу, своей Родине. Только такая цель позволяет видеть перспективу, во имя которой стоит и можно преодолеть все, ибо дело, которое свершается во имя будущего, не пропадет зря, не исчезнет в пучине событий и будет оценено и продолжено потомками.

Край уральский явил людям свои богатства, и они — в надежных руках.

С. Марченко

Злой Сатурн

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Глава первая

Войска возвращались с Полтавской баталии, увенчавшей великую славу оружия и доблесть русского солдата.

Позади, в обозе, сваленные в кучи, тряслись на ухабах боевые знамена шведской армии, не знавшей до той поры поражения. Понурив головы, уныло брели толпы пленных. С шумом и лязгом проходили артиллерийские парки. Взмыленные кони тащили длинноствольные пушки, тупорылые мортиры, отлитые на уральских и тульских заводах.

Вокруг лежала обожженная солнцем равнина. Откуда-то с Дикого поля дул сухой сильный ветер. Вместе с пылью он гнал по земле шары перекати-поля, трепал кустики горькой полыни и редкие стебли неубранной, истоптанной ржи.

Дымились разрушенные деревни, опаленные жаром, никли раскидистые ветлы и тополя. Солдаты сокрушенно вздыхали.

— Эх-ма! Крепко мужиков погромили, и от своих, и от шведов досталось. Жди таперя, когда сызнова здесь печеным хлебом запахнет! — с тоской произнес седоусый ефрейтор.

— Ништо! — откликнулся ехавший на рыжей лохматой лошаденке пушкарь Ерофей Ложкин. Сдвинув на затылок треуголку, он вытер черное от порохового дыма лицо: — Русь, она живуча! Гляди, к покрову опять людишки отстроятся!

— Оно так, кабы не баре — последнюю жилу из мужика тянут!

— Теперь облегчение выйдет! — вмешался в разговор рослый молодой солдат. — Батюшка Петр Лексеич беспременно господ прижмет, не даст боле в обиду. Чай, не баре, а мы Карлу побили!

— Даст он тебе облегчение! — насмешливо бросил Ерофей. — Вся землица потом да кровью нашей полита, а ты как был холопом, так им и останешься!

— Окрутили баре царя-батюшку, не зрит он горя да тягости крестьянской!

— А ты ударь челом, поклонись ему в ножки и выложи правду-матушку. Уж так ли он тебя наградит… — и Ерофей красноречиво обвел пальцем шею.

— Чумовой! — испуганно шарахнулся в сторону солдат. — Эдак с тобой в разбойный приказ попасть недолго!

К Ложкину подъехал капрал.

— Опять людей мутишь? Смотри, на сей раз плетьми не отделаешься!

Скрывая усмешку, Ерофей смотрел в сторону:

— Да я, господин капрал, только и сказал, что не мешало бы нашему брату от господина генерала в награду по чарочке получить.

От головы колонны, вздымая пыль, обочиной дороги мчался драгун. Поравнявшись с Ложкиным, осадил коня, тараща красные от бессонницы и ветра глаза, выкрикнул:

— Где поручик? Государь к себе незамедлительно требует!

— Тут он. На подводе едет. Сродственника у его поранили в живот, так возле находится.

Пока гонец пробирался меж артиллерийскими повозками, поручик Василий Татищев, кусая мокрый ус, слушал последнюю просьбу умирающего Артамона.

Накрытый зеленой шинелью, Артамон томился уже целые сутки. Почерневший от боли, он ждал смерти как избавления от тяжкой муки.

— Сынка, Андрюшку, не оставь! — шептал Артамон, сжимая горячей рукой ладонь Василия. — Воспитай сироту.

— О том не кручинься, чай, одного роду. Как сказал, так и сделаю.

Артамон благодарно взглянул на Василия, хотел что-то добавить, но вздрогнул и замер.

По остановившемуся взгляду раненого понял Василий: конец.

— Прими, господи, душу раба твоего, — пробормотал он, стянув с головы запыленную треуголку…

Глава вторая

Еще под Нарвой государь Петр Алексеевич обратил внимание на Василия Татищева, в то время безусого юнца, только что окончившего артиллерийскую школу.

Кроме артиллерии и фортификации знал Татищев планиметрию и землемерию, горное и железное дело. Бойко писал и говорил на трех иноземных языках: польском, немецком и французском…

Отменный отзыв президента Берг-коллегии графа Брюса, учеником которого был Василий, решил дело. Помогло и то, что на глазах государя славно бил Татищев из своей батареи врага и, будучи ранен, не оставил поля сражения.

О чем говорил в тот день государь с артиллерийским поручиком, знали они двое да канцлер Шафиров (а этот умел держать язык за зубами), только известно стало, что перед Татищевым открылась широкая дорога к чинам и наградам, на которой, однако, нетрудно и шею сломать.