Злой Сатурн

Андрей онемел. Тело мгновенно покрылось липким холодным потом, сердце заколотилось так, что стало дурно. Остановившимися глазами уставился он на медленно открывающуюся дверь…

Но вместо ожидаемого духа тьмы в притвор двери просунулась голова старой ключницы, и до Андрея дошел ее скрипучий, простуженный голос:

— Обед, батюшка, готов, пожалуйте кушать!

Это было столь неожиданно, что Андрейка фыркнул, с пренебрежением захлопнул книгу. Больше в нее не заглядывал.

В день, когда по месяцеслову «мать сыра-земля именинница»[1], пошел Андрею шестнадцатый год. Худой, с длинными руками, вылезающими из коротких рукавов камзола, выглядел он старше своих лет. Ученики, среди которых было немало дюжих ребят, побаивались молчаливого товарища, особенно после того, как побил он старшеклассника богослова Зосиму.

Был Зосима коноводом учащейся братии, выдумщиком на всякие шутки, порой злые и обидные. Много раз приходили сидельцы из ближайших лавок с жалобой к отцу-ректору на чинимое Зосимой баловство. Но ловок и хитер был богослов. Розги и плети доставались другим, а сам он, окрутив вокруг пальца начальство, всегда выходил сухим из воды.

Как-то в конце дня, задержавшись в библиотеке, проходил Андрей по гулкому коридору академии. Услышав за полуприкрытой дверью аудитории горький плач и довольное хихиканье, открыл дверь в комнату. На скамье, где обычно секли нерадивых учеников, сидел Зосима. Перед ним стоял маленький первоклассник.

— Н-ну-с! — внушительно говорил Зосима, изображая кого-то из преподавателей. — Скажи-ка мне, сударь, что есть наука география и что оная изучает. Не знаешь? Та-а-к! Получай за нерадивость! — и больно щипал жертву, заливаясь хохотом.

— А теперь поведай, сколько будет, ежели шесть взять семь раз и от оного произведения вычесть восемь. Решай быстро, в уме!

— Ты пошто мальца тиранишь? — шагнул в комнату Андрей. — А ну, отпусти немедля и больше не трогай!

Зосима, только что собиравшийся дернуть за вихор первоклассника, удивленно взглянул на вошедшего.

— А-а! Господин студент! Тоже желаете сдать экзамен? Только ежели не проявите должного знания, придется вас высечь!

У Андрея отхлынула от лица кровь, темно-карие, чуть раскосые глаза стали совсем черными.

— Еще раз говорю: перестань издеваться! — прерывающимся голосом проговорил он.

Зосима нахмурился. Встал со скамьи, сделал шаг навстречу и размахнулся. Андрей увернулся. Перехватив на лету кулак противника, ударил по толстому, с вывернутыми ноздрями, носу. А затем, ловкий и быстрый, увертываясь от увесистых кулаков богослова, бил его в свою очередь, метя в лицо.

От ярости Зосима лез напролом, почти ничего не соображая. Наконец, получив еще один удар по разбитому носу, ойкнул, рванулся к двери. Громкий хохот учеников, привлеченных шумом драки, привел богослова еще в большее замешательство. Расталкивая толпу и получая тычки в бока и спину, Зосима выскочил из комнаты, провожаемый свистом и смехом.

Потирая вспухшую скулу, Андрей подошел к белоголовому мальчугану, из-за которого разгорелся бой:

— Ты кто будешь? Пошто я тебя раньше не видал?

— Степка я, Крашенинников. Второй день здесь.

— Чего ж на помощь не звал? Крикнул бы во все горло, враз бы тебя от Зосимы избавили. А то, как кутенок, пищал. Ладно я мимо проходил, услышал.

Степка шмыгнул носом, виновато посмотрел на Андрея:

— Я думал, все здесь одинаковы…

— Вот и зря. Мы друг за друга стеной стоим. А таких, как богослов, немного.

— Тогда рассчитывай на меня, — сказал Степка. — Ежели тебе туго придется, только кликни… Враз прибегу.

Андрей развеселился:

— Я на то надежду и имел. А так ни в жизнь в драку бы не ввязался.

С той поры Степан словно прирос к своему защитнику. Частенько просил помочь решить трудную задачку или перевести несколько латинских фраз. После занятий поджидал Андрея у ворот академии, провожал до дому…

Жилось Андрею нелегко. Питался он вместе с дворней. Барыня, супруга Василия Никитича, из подмосковного имения не выезжала, изредка посылала обитателям дома на Рождественке подводу со скудными харчами.

Часто приходилось голодать. С ватагой однокашников после занятий шатался Андрей по Красной площади среди орущих сбитенщиков и лотошников, правдами и неправдами добывал себе калач или пирог из требухи, глядел на скоморохов или, учинив какую-нибудь потасовку, скрывался в снующей толпе.

Однажды схватил его за вихор плечистый детина в старом, потертом морском мундире:

— Э-э, дьяволенок! Ты пошто свару чинишь?

Андрей извернулся, кинул взгляд на вцепившегося в его волосы человека — Никифор Лукич?!

Никифор Рыкачев когда-то начинал было заниматься с Андреем в доме Василия Никитича географией…

— Разрази меня гром, ежели это не ваше сиятельство! — насмешливо гремел Рыкачев. — Неужто святые отцы в академии обучают творить такую шкоду?

Выпустив пленника, учитель внимательно глянул в его растерянное лицо. Нахмурился, пожевал губами:

— А ну, плыви за мной в кильватер. Да не отставай!