Злой Сатурн

Но, как обычно бывает в апреле, за одну ночь все изменилось. Еще вчера тянул с севера колючий холодный ветер, бесновато завывал в печных трубах и швырял в слюдяные оконца пригоршни снежной крупы. А днем потянуло с юга теплом, забарабанила капель и выглянувшее из-за туч солнце так пригрело, что снега словно вспухли. Дороги раскисли, настала самая ростепель.

Возок, в котором ехал Василий Никитич, доверху был в ошметках грязи, а у коней нельзя было определить масть — у коренника в грязи даже дуга до самой зги.

Чтобы не запачкать ботфорты, Татищев, придерживая шпагу, шагнул из возка прямо на крыльцо. У дверей, вытянувшись, встречал его Ерофей, успевший при виде въезжавшего во двор возка натянуть на себя мундир.

Татищев усмехнулся. Похлопал по крутой широченной груди пушкаря:

— Не забыл солдатскую выучку. А я думал, ты здесь совсем в мужика превратился. Поди, стосковался по дружкам? Ништо, вскорости встретишься. Мортира новая будет. Старую-то твою пушчонку разорвало, трех артиллеристов схоронить пришлось. Тебе повезло.

Не глядя в вытянувшееся лицо Ерофея, поручик шагнул в избу. Скинул плащ и треуголку, прошел в горницу и замер от удивления. За столом, склонившись над книгой, сидел Андрейка. Обхватив голову руками, он впился в страницы, беззвучно шевеля губами. На секунду оторвавшись от чтения, взглянул невидяще на вошедших и снова уставился в заманчивые строки.

Василий Никитич положил руку на плечо мальчика. Вздрогнув, тот посмотрел на незнакомого офицера.

— Ну, ну, — добродушно сказал Татищев. — Чего всполошился? Давай знакомиться. Ты, значит, и есть Артамонов сын? Андрей? Доброе имя. А я — Василий Татищев. Одного мы с тобой корня.

Андрей, глядя на Василия Никитича снизу вверх, проговорил:

— Мне про вас Ерофей сказывал.

— Чего же он тебе на меня наболтал?

— А про то, как вы со шведами бились. Как вашу батарею чуть супостаты не взяли, а вы шпагой троих закололи, а четвертого из пистоля до смерти убили. И как Ерофея от плетей избавили.

— Ишь ты. Запомнил, значит. Ну да это от него не уйдет. Солдатская служба такая — сегодня ты герой, а завтра тебя плетью или ноздри вырвут да на галеры отправят.

Кинув взгляд на Ерофея, уловил на лице солдата тоску и успокоил:

— На войну не попадешь. Службу подберу полегче.

После обеда, для которого пришлось лишить жизни последнюю курицу, Василий Никитич устроил Андрейке экзамен:

— Псалтырь, говоришь, выучил? То хорошо! Только для дворянина дело это пустое. Сейчас у государя Петра Алексеевича нужда в грамотных людях. Желает он обрести в них верных себе помощников, кои смогли бы еще выше силу и славу государства поднять.

Взяв со стола книгу «О знамениях небесных», Татищев перелистал ее и небрежно бросил на подоконник. Заложив назад руки, прошелся по комнате. Под тяжелыми ботфортами жалобно скрипели половицы. Татищев поморщился.

— Мыслю я так, — снова сел он рядом с Андреем, — оставаться здесь тебе не след. Поедешь со мной. У меня дом большой, неподалеку от Москвы именьишко есть. Жить будем вместе. Книг я навез из-за рубежа много. Определю тебя в учение. Прискорбно только, что дома редко бываю, по государевым наказам в разные концы ездить приходится. Ну да выберем время, займемся сначала латинским языком. Арифметику, иначе счисление называется, геометрию, першпективу, горное искусство изучать будешь. Последнее наипаче важное — из него узнаешь, как руды в земле залегают, как медь да железо плавить должно.

— И про звезды узнаю?

— Про все ведать будешь. И где какие страны находятся, холодные и жаркие, и отчего снег и дождь бывают, где какие народы живут.

— Ух ты! — у Андрейки разгорелись щеки. — А скоро поедем?

— Вот только дорога установится.

Вечером, когда Василий Никитич уснул, Ерофей, набив трубку, вышел за ворота. Тяжело ступая, побрел по деревне. У околицы его нагнал Андрей. Молча взял солдата за руку.

Вечер был теплый и тихий. В том краю, где село солнце, догорала заря. Из ольшаника возле реки доносились трели и пересвисты дрозда. У брода мычали коровы, в деревне лениво брехали собаки.

У старой, разрушенной часовни, смахнув с плиты прошлогодние листья, Ерофей сел, прислушиваясь к вечерним звукам. Вздохнул.

— Вот и кончилась моя крестьянская жизнь, Андрейка. Опять обратно на коня садиться да службу нести царскую. Снова в путь-дороженьку собираться. Я ведь, парень, сколь земель насквозь прошел. От самой Вятки до Санкт-Петербурга отшагал. Почитай всю чухонскую землю ногами измерил. И в Польше, Литве, в Пруссии побывал. На Полтавщине вон в каком сражении бился, а все равно живой. Всякое повидал — и злобу людскую, и ласку. А уж бит был не сосчитать сколько разов. Хорошо хоть кость у меня крестьянская, крепкая, другой бы давно богу душу отдал. А мне — хоть что! Иной раз злость подымется. Какой-нибудь замухрышка капрал начнет над тобой изгаляться, в зубы сует, а ты, как истукан, замрешь и руки по швам держишь. Мне бы этого капрала одним щелчком пришибить можно, а нельзя. Дисциплина! Будь она…

Он поднял валявшуюся в пыли подкову:

— Гляди, какая во мне сила!