— Вот-вот, — кивнул головой Иван Алексеевич, — я об этом и говорю. Человек не машина. Понять его мысли, характер — трудная задача… Вот, например, сегодня принял я нового лесника. Честно говоря, встал в тупик — за плечами у него тяжкое преступление и колония. Казалось бы, такого типа и на пушечный выстрел нельзя допускать к лесной охране. А вот хочется верить ему. Какая-то у него страстная любовь к лесу, без которого жизнь ему опостылела… Рискнул взять, хотя знаю, что придется выдержать бой.
Подкрались сумерки, в комнате стало темно, и Иван Алексеевич зажег свет.
— Если не спешите, выпьем по стакану чая. Водки не предлагаю, вы люди официальные!
— Давай чай, да погорячее. Мы нынче целый день бродили, все нутро промерзло, — попросил Чибисов.
Иван Алексеевич вышел на кухню, и через десять минут на столе появился крепкий душистый чай. Грея ладони о стакан, он вернулся к прерванному разговору.
— Что меня всегда поражало в Верескове, так это способность сходиться с людьми. Вроде не очень и разговорчивый был, да и народ здесь суровый, не всякого в душу пустит, а он сразу прижился, своим стал. Смелый — один медведей с берлоги брал. На это не каждый промысловик решится. Таких народ любит.
— Вы с ним часто встречались?
— Почти ежедневно, — просто ответил Иван Алексеевич. — Дочка его ко мне привязалась. Дядей Ваней зовет.
— Враги у него были?
— Явных нет.
— Это как понять?
— Он же был общественным охотинспектором, и очень строгим. Кое-кого взял с поличным: лосей били. Тем, кто привык хозяйничать в лесу, как дома, это не нравилось. Однако угроз в его адрес никто вроде бы не слышал.
— А вам кто-нибудь грозил?
— Нет.
— Вот видите — грозить не грозили, а все же стреляли. Не думали, кто это мог сделать?
Иван Алексеевич покачал головой.
— В таких делах нужна ясность. Долго ли невиновного человека оговорить. А фактов у меня нет. Я тут, правда, тоже многим насолил. Задерживал за самовольные рубки, за браконьерство. Шесть ружей отобрал. Двоих даже посадили. Леспромхозовские на меня зуб точат — в прошлом году по моим актам их прогрессивки лишили. А что делать? Один раз уступишь — и пойдешь у них на поводу.
— А еще говорят, что работа лесничего спокойная, ну прямо курорт!
— Как сказать! Может быть, в Подмосковье оно и так, а здесь дело иное. Уже строили Магнитку и Днепрогэс, а тут еще верховодили кулаки и шаманы… Сейчас добывают нефть и газ, строят дороги, люди живут и мыслят по-новому. А все же иногда прорвется старое.
Самохин достал из кармана записную книжку, что-то черкнул в ней. Посмотрел на Чибисова.
— О чем задумался, Павел Захарович?
Чибисов обвел взглядом сидящих за столом. Его лицо, изрезанное глубокими складками морщин, с набрякшими мешками под глазами, было хмуро и сосредоточенно.
— Догадка мелькнула. Проверить нужно, Сергей Михайлович. Вернемся в отделение, полистаем дела еще раз…
Иван Алексеевич вышел проводить гостей. Было морозно и тихо. Луна еще не взошла, и небу было тесно от звезд. Они слились над головой в сверкающую полосу Млечного Пути.
Прощаясь, Самохин задержал руку Ивана Алексеевича в своей и произнес:
— Человеческая память несовершенна, но постарайтесь вспомнить какие-нибудь мелочи. Они могут оказаться очень ценными.
Они ушли. Иван Алексеевич постоял у калитки, пока не затих скрип снега под ногами ушедших. Закрыл ворота на засов. В кухне взял оставленную Никитичной на шестке еду. Поужинал и отправился спать.
А в это время Чибисов в своем крохотном кабинете, разложив на столе папки, говорил Самохину:
— Шестнадцатого октября была попытка ограбления почтальона Вересковой. Наш участковый Дягилев толково провел следствие и вышел на бывшего жителя Кедровки Якова Евсюкова. По словам матери, Яков приезжал на один день. Приметы сына, сообщенные ею, совпали с теми, что показала потерпевшая. Все материалы по этому делу высланы в управление, в том числе и пистолетная пуля, извлеченная из плеча Вересковой.
— Вы хотите подчеркнуть, что в обоих случаях — с отцом и дочерью — фигурируют пистолетные пули?
— Вот именно. Нет ли тут связи? Две пули, а пистолет-то один.
— Не будем обгонять факты. Экспертиза установит — из одного пистолета они выпущены или из разных.
— Из разных? Ну ладно, я могу предположить, что у кого-то тайно хранится оружие, но чтобы несколько человек бродили с пистолетами — это уже ЧП.
— Да, вам не позавидуешь! Жаль, что нет третьей пули.
— Какой третьей?
— Той, что пробила руку Левашова!
— Та была не пистолетная. Судя по ране, жаканом в него шарахнули, а эта штука посерьезнее. Его счастье, что пуля скользом прошла, только кусок мяса у локтя вырвала. Попади в кость — руки мог лишиться.
Самохин полистал дело, сощурился.
— Сдается мне, что Левашов знает больше, чем нам рассказал!
— Сомневаюсь. В его же интересах найти того, кто стрелял. В следующий раз промаха может не быть.
— Это и беспокоит. А вас должно тревожить еще больше. Два нераскрытых преступления, по сути дела, три — не много ли?