Зловещее поручение

Сэмми ничего не говорил Джанине обо мне. Из других источников она тоже ничего обо мне не знала и поступала совершенно правильно, избегая откровенности со мной. И она должна была придерживаться такой линии поведения до тех пор, пока неопровержимые факты не убедили ее в том, что я на ее стороне. А эти факты должен был добыть не кто иной, как я.

Но одну вещь Сэмми сказал Джанине. Он сказал ей о своей тете, мисс Кэрью, из Чипингфилда. И вероятно, он же дал ей почтовую открытку с изображением Мавританского замка — адрес мисс Кэрью.

Очень вероятно, что он предупредил ее: если она попадет в затруднительное положение, то может обратиться к мисс Кэрью. А если это так, то что же могло побудить Сэмми передать Джанине этот адрес и предупредить ее?

Ответ на этот вопрос напрашивался сам собой. На вечеринке Сэмми пришел к заключению об угрожавшей всем нам опасности. Он понял, что раскрыт и что за ним следит сильная группа. И единственный контакт, который он допустил, заключался в том, что, улучив удобную секунду, незаметно сунул мне в карман клочок бумаги со своим адресом. Его расчет состоял в том, что, если что–либо случится с ним в эту ночь, я смогу начать работу хотя бы с обследования его квартиры, то есть буду иметь хотя бы отправную точку.

Дождь тем временем поутих; я вышел из–под навеса и двинулся через мокрое поле к коттеджу, до которого было уже совсем близко.

Мысли мои переключились на Великого Равалло.

Вероятно, не в очень приглядном состоянии я его застану, думал я. Важно только, чтобы он заговорил и дал нужные сведения.

К коттеджу я подошел со стороны поля. Открыв потихоньку дверь, вошел в коридор и прислушался. Никаких звуков. Кругом все было тихо. Я закрыл за собой дверь, включил фонарик, прошел по коридору и заглянул на кухню. Никого. Тогда я направился прямо в ту комнату, где оставил Голвейду с Равалло. и, секунду помедлив, открыл дверь.

Моим глазам представилась совершенно неожиданная картина.

Возле камина на ящике, сгорбившись, сидел Голвейда. Свет от свечи, прикрепленной в неустойчивом положении на краю камина, падал ему на лицо, которое он подпирал обеими руками. Погасший окурок сигареты свисал у него с уголка рта.

Весь его вид являл собой полное отчаяние и бесконечное уныние. С мрачной удрученностью он разглядывал пол перед собой и не сразу поднял голову, когда я открыл дверь и появился на пороге.

В его глазах я прочел беспомощность и безнадежность.

Жизнь не улыбалась Эрни, и, очевидно, он не был ею доволен.

У стены почти напротив двери лежал Равалло без признаков жизни. Его лицо было спокойно.

— Итак?.. — спросил я.

Голвейда пожал плечами, вынул окурок из рта и нервным, раздражённым жестом бросил его в камин. Затем от ткнул большим пальцем в направлении Равалло и сказал:

— Он мертв! Самым настоящим образом мертв! Я взбешен! Эта грязная свинья обвела меня вокруг пальца как пятилетнего ребенка! Хей! А может, и в самом деле я уже никуда не гожусь! Такого со мной еще не бывало.

— И он так ничего и не сказал? — спросил я.

— Он не имел случая что–либо сказать.

— Как так?

— Сразу после того как вы ушли, я принялся за подготовку «водной процедуры». Когда я собирался пойти на кухню за водой, я сказал ему: «Дружок, очень скоро вы будете рады побеседовать с Голвейдой. Я ни в коем случае не буду просить вас об этом. Вы сами будете умолять меня дать вам возможность поболтать как следует». Вот все, что я ему сказал. Он посмотрел на меня довольно грустными глазами и сказал, чтобы я убирался ко всем чертям. Он также обозвал меня довольно грубым словом. Все это он произнес тихим и каким–то очень мягким голосом, что обязательно должно было насторожить меня. Но и на этот раз я оказался идиотом. Когда я вернулся, он был уже мертв. Он свалился с ящика и растянулся на полу.

— Яд?

— Никакого сомнения. Он принял его в тот момент, когда как бы в отчаянии схватился руками за лицо. Помните?

— Да. Видимо, так. В этом немалая доля и моей вины.

— Сразу после этого я связал его, даже не подумав о том, что он водит меня за нос. Проклятье! Он, должно быть, сейчас смеется надо мной! Мерзкая шкура!

И он принялся причитать и ругаться, употребляя слова и выражения, слушать которые отважились бы немногие уши. Досталось от него всем членам предполагаемой семьи Равалло, всем его ближайшим и дальним родственникам и всем возможным потомкам'.

Мне кажется, что не менее пяти минут он клял Равалло и его родню, ни разу не повторив дважды свои ужасные выражения, а применяя все новые и новые. Он действительно был очень разъярен.

Я закурил сигарету и решил выждать, когда он закончит. Затем сказал:

— Послушайте, Эрни. Забудьте на несколько минут свою досаду, которую я разделяю, и сосредоточьтесь на том, что я вам скажу.

— Я готов.

Кивнув на тело Равалло, я продолжал: