Злые дети

Нужны были ответы. Они требовались срочно и в большом количестве. Потому что количество вопросов, не имеющих не только ответов, но и даже намеков на них, угрожающе возросло. Возросло настолько, что обещало в ближайшем времени полностью парализовать привычную логику.

Несколько разрозненных дел неожиданно начинали связываться в какой-то нелепый и непонятный узор, цепляясь друг за друга углами и крючками. А самое глупое и невероятное, что весь этот колючий клубок, катясь с горы, вдруг зацепил его самого. Зацепил как бы невзначай, но так крепко, что чуть не сбил с ног.

Проводить расследование официально он не мог. Дело по убийству Кононовой забрала себе военная прокуратура – это раз. А главное, это дело проходило эпизодом по большому делу серийного убийцы под кодовой кличкой Скрипач, который превратился в Мастера Струн и убил Ирочку. И Виктор был от этого дела отстранен изначально, а теперь еще и под угрозой возбуждения уголовного дела уже в отношении его самого. Так что с этой стороны копать можно даже не пытаться. Если не дай бог всплывет какая-то связь между учеными и Кононовой – Харитоновой – Хаймович, то и это дело у него отнимут быстрее, чем он успеет крикнуть «Да вы охренели».

Хакер мог помочь. Но почему-то Макарову не хотелось пускать этого пройдоху туда, где могут находиться его собственные, Виктора Макарова, личные вопросы. Этому хорьку немытому и сейчас вполне может взбрести в голову покопаться в прошлом своего спасителя по собственной инициативе. Кто знает, что он там накопает? Учитывая, что о своем прошлом сам Виктор почти ничего не помнил.

Оставался только один человек, который знал о прошлом Макарова и мог что-то о нем рассказать. И, возможно, сообщить что-то, что помогло бы Виктору успокоить нервы. Потому что сейчас они у него напряглись, как струны.

Виктор набрал на смартфоне эсэмэску «Я еду. У меня очень странные вопросы». Выбрал в списке абонентов пункт «Даурский» и нажал значок «отправить».

Очень болела голова. Ее будто распирало изнутри, жестким пульсом било в виски и глаза будто сделались горячими. Но уже ставшая привычной боль в затылке не появлялась. И Виктора это отчего-то огорчало.

Семен Андреевич встретил, как обычно, на крыльце, обнял и проводил в дом. Объятия были крепкими, как всегда. Но Виктор не ощутил привычного расслабления от прикосновения старого друга. В присутствии Даурского от его слов, от его запаха, от его жестов и обычных рукопожатий, похлопываний по плечу Виктору всегда делалось спокойно и тепло. Будто старик, если, конечно, можно его так назвать, вливал в Виктора часть своей силы, своей уверенности, своего всемогущества. А сейчас… он не ощутил почти ничего. Даурский не стал бы от него закрываться – с чего бы? Видимо, он просто-напросто сам сильно напряжен. А то, что по лицу этого не видно – так никто не смог бы похвастаться, что увидел на лице старого волка что-то, чего бы он сам не пожелал продемонстрировать наблюдателю.

Это встревожило Макарова. Но показывать виду он не хотел. Если Семен Андреевич не желает, чтобы его питомец что-то узнал, самое разумное – не делать лишних движений. Он все равно тебя не допустит к тому, от чего решил оградить. Так чего ради изображать мелодраму?

Виктор прошелся по холлу и остановился у каминной полки, на которой стояла знакомая фотография. Темноволосый мужчина, ясноглазая блондинка со смешным «начесом» и маленький темноглазый мальчик. Даурский остановился в двух шагах позади. Виктор не видел его и не слышал, но чувствовал. Здесь, возле этой фотографии, Виктору казалось, что он возле алтаря. Здесь было… намолено.

Виктор посмотрел на наставника и друга.

– Дядя Семен, что со мной не так?

– Не понимаю, – Даурский неожиданно сглотнул, выдав себя.

– Понимаешь, дядя Семен. Ты понимаешь. Я… я чувствую себя, как инопланетянин, подсаженный в человеческое тело. Мне на все плевать. Я никого не люблю, кроме тебя. Я даже никого не ненавижу.

Виктор нервно прошелся, меряя шагами большую гостиную.

– Я не чувствую тепла. Понимаешь? Только от тебя. Только от тебя. У меня интуиция, как у зверя. Но…

Он посмотрел на «алтарь».

– Я даже их не чувствую. Я смотрю на эту фотографию и не чувствую их. А должен. Это же мой отец и моя мать! Я должен их чувствовать! А они… Я как-то зашел на барахолку. И там один дед продавал фотографии. Обычные старые фотографии лежали горой в чемодане, черно-белые. Какие-то чужие люди. Не знаю, кому нужны такие снимки. Но, наверное, нужны, раз продают. Так вот – эта фотография будто бы из этого его чемодана. Какие-то неизвестные мне чужие люди. Это не-нор-маль-но! Понимаешь?

Виктор резко обернулся и успел увидеть, как Даурский спрятал взгляд.

– Дядя Семен! Скажи мне! Почему у тебя в доме их фотография? Ну пусть это твой погибший друг. Пусть ты взял надо мной шефство в память о нем. Но тут не его фотка. Тут фотка его семьи! Почему?

Даурский несколько секунд смотрел в пол. И когда Виктор уже решил, что он не ответит, с трудом сглотнул и произнес безжизненным голосом: