Злые дети

— Я не знаю, что означает эта аббревиатура. Кажется, это просто первые буквы фамилий авторов проекта. Но я с ними незнаком. Мы все работали над узкими задачами и всей картины не видели. Хотя, признаюсь, было очень интересно. Сами мы между собой расшифровывали эти буквы как «Злые Дети».

— Злые дети? — удивился Виктор.

— Да. И это самое неприятное в той нашей работе. Мы работали с детьми. А точнее — проводили над ними эксперименты.

На голове Макарова зашевелились волосы, а боль в затылке стала невыносимой. Но он собрался с силами и не подал вида.

— То есть вы, как нейрохирург, делали операции на детских мозгах? — Виктор нарочно сформулировал вопрос максимально жестко.

— Что вы! Что вы! — доктор даже замахал руками. — Нет, конечно! Во-первых, это было двадцать лет назад. Это сейчас я светило и солнце российской нейрохирургии, — в голосе Данишевича хватило сарказма, чтобы понять его ироничное отношение к собственным регалиям. — А тогда я был пусть блестящим, но все же начинающим ученым. Никто бы мне не доверил операцию на мозге.

— А во-вторых?

— А во-вторых, в рамках той работы в моей специальности — нейрохирургия — главным являлась составляющая «нейро», а не «хирургия». Наша группа работала над изучением физических параметров и изменений в мозгах опытной группы. Я, конечно, не знал и не знаю ни целей, ни методов тех, кто заправлял проектом, но у меня сложилось ощущение, что наша группа специалистов по нейрохирургии являлась, как бы это сказать… контрольной, что ли. То есть мы следили за тем, происходят ли органические изменения в мозгу в результате работы тех, кто ставил реальные эксперименты.

— К вам ходили «на просветку», — пробормотал Виктор, с трудом сдерживая желание обтереть вспотевшие ладони об штанину.

— Да, — брови Данишевича удивленно приподнялись. — Так у нас это называлось. «На просветку». Вы удивительно осведомлены. Могу ли я спросить…

— Нет, — мягко, но непреклонно ответил Виктор. — Для чистоты эксперимента я не буду посвящать вас в то, что мне уже известно, чтобы вы — не специально, конечно — не стали мне подыгрывать. Знаете, есть такой феномен, когда допрашиваемый помимо своей воли, с благородной целью помочь следователю, начинает едва заметно подправлять свои показания так, чтобы они подтверждали версию следователя. И в результате истинная картина получается с искажениями.

— Да, понимаю, — согласился Данишевич. — это как заглянуть на последнюю страничку учебника, где пишутся ответы, и потом подгонять решение так, чтобы не решить задачу на самом деле, а получить искомую цифру.

— Я рад, что вы меня понимаете. А какого рода эксперименты ставились участниками проекта?

— Я же говорю — я не знаю. У нашей группы была очень узкая и, я бы сказал, технологическая задача. Мы, конечно, общались с людьми из других групп. Но мы все находились под подпиской о неразглашении. И вели себя соответственно. Но по малочисленным оговоркам и фразам мне показалось, что большинство молодых специалистов — а среди нас преобладали как раз люди молодого возраста — тоже имели узкие задачи. А более масштабными вопросами занимались люди постарше, начиная от уровня начальников лабораторий и выше.

— Где находилась ваша лаборатория?

— Там же где и все остальные. Это был, если мне не изменяет память, некий то ли пансионат, то ли интернат номер…

Данишевич задумался, и Макаров подсказал:

— Сорок семь.

— Да, точно, сорок семь. Элитное учебное заведение. Школа для детей…

— Талантливых родителей, — с улыбкой закончил за него Виктор.

— Да, — вздохнул Данишевич. — За собственные деньги большие люди отдавали своих чад под микроскоп исследователей. Ужасно.

Где-то в лесу громко закричала какая-то птица. На столе ожил «секретный» телефон Виктора. Его номер он давал единицам самых проверенных людей. Его не знал даже Вася-Вася. Звонила Ольга.

— Не появляйся в Комитете, — коротко сказала она, когда Виктор поднял трубку. — Ты в розыске. Пока заляг на дно, иначе тебя упакуют сразу, как увидят. Я попробую что-то придумать.

— Я тебя понял.

— Как клиент? Говорит?

— Очень много интересного. Очень. Но нужно больше.

Виктор нажал «отбой». Все складывалось плохо. Он не мог позволить дать себя «упаковать». След только начал вырисовываться. Даже если он отобьется от обвинений, он все равно потеряет дело. А то и должность. И след точно остынет. Нет, нужно выкручиваться самостоятельно.

— Я вам как-то помог? — спросил Данишевич.

— Что? Ах, да, конечно. Еще очень много неясного с этими Злыми детьми. Кстати — почему они злые?

Данишевич пожал плечами.