Злые ветра Запада (СИ)

Четверка ходила от Вегаса до Фриско и обратно. Забиралась до Орегона и пропустила сквозь свое сито Аризону и Неваду. Гибсон, нюхом чуявший все секретное и дорогое, вел группу за собой. Изабель находила старые карты и координаты, покупателей и необходимых поставщиков. Их даже пытались несколько раз приструнить местные воротилы. Пытались заставить работать на себя. После пяти подобных встреч и двух добрых десятков отморозков, умерщвленных различными способами, от них отстали. Слава от неудержимой четверке черноглазой Изабель перевесила всю имеющуюся жадность. Страх и здравый смысл победили.

Тогда они и встретились. Дуайт и Изабель. Встретились на горе самим себе.

Дверь в ее доме открывалась, как и раньше: по отпечатку пальца хозяйки. Кого другого, по незнанию или злому умыслу решившему взломать сталь в дюйм толщиной, причиталось угощение: встроенный огнемет. Или прочие милые подарки. Когда-то в программу Анны-Марии, электронной домоправительницы, были введены папиллярные линии Дуайта. Но это было давно.

Изабель сидела в кресле. Крутила в руках локон, прячась в тени. Правой стороны ее лица Дуайт так еще и не увидел.

Диван оказался удобным. Короткий, на вычурно выгнутых ножках и оббитый светлой тканью с еле заметным цветочным рисунком. Молчание затягивалось.

- Не клеится разговор... - Изабель усмехнулась. - Налей вина, сержант. Приказываю как лейтенант.

Она могла бы и не приказывать. Вино оказалось там, где и всегда: за дверцой резного невысокого шкафчика в колониальном стиле.

- У тебя прибавилось тату, - она оказалась рядом совершенно незаметно, тепло вздохнула ему в шею, - скоро лица не будет видно.

- Это не страшно. - Дуайт налил вина. Красное калифорнийское, с ярким запахом можжевельниковых ягод мягко текло по краям стеклянного бокала на тонкой ножке. Изабель очень любила пить вино именно так, глядя на цвет, изредка болтая его, держа за эту самую чертову ножку.

- Это не страшно, - повторил он, - мое лицо все равно останется моим. Прости меня, Изабель.

- Прощаю, - сказала она легко и свободно, - Только не думай, что мое прощение такое легкое. Я виновата и сама, но все же мне простительно.

- Ты девочка, тебе простительно.

- Дуайт, Дуайт... - она села назад, в кресло. - Показать во что превратился мой глаз?

Он сглотнул, поворачиваясь. Свет она прибавила, ненамного, но его хватило.

Ажурное переплетение титановых нитей, тесно обнимавших своих серебряных сестер мерцало тусклым блеском. От виска и до крыла носа, сужаясь к уху. Черный выпуклый оникс окуляра смотрел мертво и выжидающе. Следы от шрамов и шрамчиков на смуглой коже, побелевшей по краям, прижатым к протезу еще темнели.

Изабель, замершая с выпрямленной спиной, смотрела на него оставшимся карим бриллиантом, чуть слышно дыша. Дуайт переступил на месте ослабевшими ногами, опустился на колени и уткнулся лицом в бархат платья. И гулко, глотая воздух, всхлипнул. Пальцы Изабель, сильные и тонкие, опустились на его затылок, вцепились, заметно подрагивая.

- Токомару О-Аху, - Изабель всхлипнула, - где же ты был так долго? Дурак О-Аху, ты такой дурак... такой же, как и я дура.

Дуайт не отвечал, не шевелился, ловил короткое и уже умершее 'сейчас'. Его 'сейчас', уже ушедшее в прошлое. Его 'сейчас', наполненное тем, чего больше никогда не будет. Запахом его Изабель. Её, Изабель, болью. Ее и его слезами, их горечью и радостью. Дуайт, замерший в ее коленях, просил прощения и у нее, и у тех, кто был с ним последний год. А за окном темнела ночь Вегаса, подкрашенная огнями. И вряд ли нужно было еще что-то для счастья. Пусть и на ускользавшее 'сейчас'.