Змей. Сборник

Помнится, видел одну ужасную картину, когда ходил за хлебом – впереди меня шёл ребёнок лет семи со своей мамой. Он был укутан, казалось, во всё, что можно: шапка, вязанный шарф, валенки, старую фуфайку и штаны, но больше всего в глаза бросалось другое – у ребёнка не было рук. Видимо, он потерял их во время бомбёжки или артобстрела. Мать шла рядом, сильно уставшая, но старалась не показывать виду. Она пыталась как-то приободрить своего сына и всячески поддержать. Неожиданно для всех громкоговорители стали передавать быстрый ритм метронома. Воздушная атака! Люди бросились со всех ног, лишь бы успеть спрятаться. Я бежал вслед за ребёнком и его мамой, между нами было метров 150-200, как вдруг облако самолётов с крестами заполонило небо, посыпались бомбы. Одна из них упала чуть дальше по улице и повалила меня с ног. Когда я очнулся и встал на ноги, я оцепенел – передо мною лежал тот самый ребёнок, бомба оторвала ему ногу. Недалеко от ребёнка лежало тело его мамы, осколки пронзили его. Вот так, за долю секунды малыш потерял свою маму и, кажется, смысл жизни.

10 декабря 1941 года.

Оля и Мама заболели – у них жар. Я из всех сил стараюсь им помочь, но чувствую, что не могу сделать многого для них. Мне самому нужна помощь, моё состояние с каждым днём только хуже. В квартире мрак, холод и голод. Не думаю, что мы долго здесь протянем.

16 декабря 1941 года.

Когда уже эвакуация? Мы всё ближе и ближе к голодной смерти. Как же сейчас хочется уйти подальше отсюда, подальше от этого чудовищного голода, от этих смертей, от полчищ самолётов в небе, от обстрелов… Если бы только можно было взять и уехать. Уехать куда-нибудь, хоть в деревню в глубинке, хоть куда угодно, лишь бы не оставаться здесь.

17 декабря 1941 года.

Оля часто плачет – у неё недоедание. Мы все голодаем, да сделать ничего не можем. Что мы только не пытались есть – варили клей, ели хвою, да даже обои пустили в пищу! Что угодно, лишь бы заглушить голод. Лишь бы выжить.

26 декабря 1941 года.

Страшный мороз, воды нет. Приходится выходить из дома и идти за водой на реку, по пути встречаются полуживые люди и тела. Тела… Как их много. Гроб достать невозможно, на кладбищах сотни умерших, их некому хоронить. А ведь только недавно, всего лишь год назад всё было хорошо. Как же я не ценил эти моменты! Не понимал, какое счастье жить в мирное время! Когда гулял с друзьями, ходил по магазину с мамой, смотрел с Олей представления в театре. Как я тогда был счастлив! Где сейчас это всё? Сейчас лишь смерть и холод. И мысли, постоянные мысли о еде.

2 января 1942 года.

Новый год. Смерть стала привычным делом: на улицах постоянно сотни, если не тысячи трупов. Она стала обыденностью. Уже никто не обращает внимания на засыпанные снегом тела. Трупы лежат везде: на улице, во дворах, квартирах и лестничных клетках; их некому забирать, а даже если и находятся такие люди, они сами не меньше напоминают мертвецов. Порой, наоборот, удивляешься, встретив живого человека.

25 января 1942 года.

Я остался один. Мама и Оля умерли в один день 15 января с промежутком в несколько часов. Я нашёл их на полу в комнате: Мама прижала Олю к груди и накрыла своей одеждой. Я не могу описать своё состояние. Я не могу даже писать.

3 февраля 1942 года.

С каждым днём мне всё хуже. Силы тают, я не могу делать ничего кроме как лежать. Я уже не чувствую голода, я ничего не чувствую. Когда-нибудь война закончится, всё снова вернётся на круги своя, будет мирное небо над головой, но меня к этому времени уже не будет.

6 февраля 1942 года.

Я не проснусь завтра, я знаю это. Я слишком ослаб. Я один. Мне никто не поможет. Это последняя запись. Я не знаю кто найдёт этот дневник, но пожалуйста, не совершайте наших ошибок, живите в мире. Мир – самое замечательное в нашей жизни, цените его. Это говорю вам я, блокадник Коля Волков. Прощайте!

Тетрадь выпала из моих дрожащих рук. Я не мог до конца осознать прочитанное, Коля не мог умереть! Не мог! Я сидел в оцепенении: только что я прочёл дневник из блокадного Ленинграда. В голове крутилось множество мыслей: я вспомнил, как нам рассказывали в школе про войну, про блокаду, про то, как люди пытались выжить в этих нечеловеческих условиях. И теперь передо мною была тетрадь одного из детей блокады – моего сверстника. Он был таким же человеком, как я: молодой, мечтающий о будущем подросток. Но у него отняли детство! Я ещё раз посмотрел на записи: я представил, как он ходит в мороз за хлебом, прячется от бомбёжек, спит в тёмной холодной квартире, голодает, а когда он находит свою маму с сестрой… На глазах у меня появились слёзы. Я медленно протянул руки к тетрадке и осторожно, боясь помять её, взял. Медленными шагами я побрёл к отцу.

– Как эта тетрадь попала в стол? – спросил я отца и протянул ему тетрадь. Отец сперва посмотрел на моё лицо в слезах, а потом опустил взгляд на мои руки. Он быстро прочитал записи, глубоко выдохнул и сел на табурет.