Змеиное гнездо

К ней вернулся слух. Она слышала шелест голых ветвей и завывание ветра, чьи-то ожесточенные споры: Дагриму не давали подойти к его рабыне, не зная, опасна ли озерная вода, пропитавшая ее одежду. Но Дагрим вырвался – кинулся к тукерке и попытался выбить воду из ее легких сильными толчками в грудь.

Совьон откашлялась до железного привкуса на языке, тяжело перевернулась на спину. Она ощутила твердость земли и холод прилипшей к телу рубахи, но не смогла глубоко вдохнуть – сквозило такой мукой, что впору потерять сознание. Тем не менее она, упершись в мелкие прибрежные камешки, перекатилась набок. Приподнялась на локте. Окинула воинов мрачным взглядом.

Совьон густо сплюнула кровью так, точно хотела попасть в Дагрима. Мокрые черные пряди прикрывали ее лицо, делая его зловещим.

– А теперь, дозорный, – прошипела она, утирая рот плечом, – жди гостей.

Повелитель камней и руд I

Лутый всерьез опасался, что не доживет и до летнего солнцеворота.

У него не водилась зеркал, а вода, которую ему приносили в корыте, была мутна настолько, что не отражала его лицо. Лутый ощупывал ввалившиеся щеки и набрякшие мешки под глазами (вернее, под одним глазом и пустой глазницей). Он смотрел на свои руки, теперь больше походившие на кости, обтянутые стертой кожей.

Но разве не эти руки выделяли Лутого среди других рудокопов, каменных карликов суваров? Опасения оправдались: дракону не было дела до рабов, присланных из княжеств. Пленного бросили в самые недра, на такую глубину, где не встречалось даже хваленых самоцветных чертогов, лишь шахты, в которых сувары добывали новые драгоценные камни. Драконьи слуги не нуждались ни в отдыхе, ни в пище, но у Лутого, как и у множества рабов до него, было то, что делало его особенным: осторожные человеческие пальцы. Бóльшую часть дня («днем» Лутый считал время бодрствования) он орудовал киркой наравне с суварами, но если кому-то случалось наткнуться на месторождение лучших самоцветов, из породы их выуживал Лутый – чтобы сберечь от черствых суварьих рук.

Хоть Матерь-гора и была щедра на драгоценности, подобные находки случались нечасто – пару раз за все пребывание Лутого в недрах. Это и хорошо: одна ошибка стоила бы ему жизни. Так сказал единственный живой человек, встреченный им на смертельной глубине.

Лутый родился далеко от Матерь-горы, но все же жил на Княжьем хребте и знал сказки об искусном камнерезе, нашедшем приют во чреве земли. Говорили, он – горбатый старик, одаренный отшельник. Тот, кто вытесал все драконьи чертоги, повелитель камней и руд. Его звали Эльма, и Лутый, пока еще не растерял свою веселость, имел наглость спросить, сколько тому лет. Эльма буркнул, что и сам не помнит, – в Матерь-горе время тянулось медленнее, чем снаружи. Он действительно был горбат и выглядел старым настолько, что Лутому показалось: сейчас рассыплется.

Лутый видел Эльму трижды – тот сидел в мастерской, врезанной в горную породу в отдалении от шахт. У Эльмы были тонкие узловатые пальцы, длинная бородка клинышком и седые вихры. Он склонялся над минералами, что принес Лутый в сопровождении суваров, и раздувал крылья крючковатого носа. Свет был тусклый, и Лутый, сощурившись, едва различал старческие винные пятна на коже Эльмы и его цепкие узкие глаза.

Лутому не удавалось поговорить с камнерезом: Эльма обращал на него внимания меньше, чем на самоцветы. В первую встречу мастер описал его будущую работу – несколькими сухими фразами, не отнимая взгляда от стола. Во вторую Лутый спросил Эльму о его возрасте, в третий раз захотел польстить и пробудить в себе то, что осталось от прежней удали: мол, не скучно тебе здесь в одиночестве, камнерез? Тяжело, наверное, жить среди безмолвных глыб?

Тогда Лутый еще не оставлял надежды отметиться, выбиться из безликой толпы предшественников. Так, как когда-то выбился ко двору черногородского князя. Но не вышло. Эльма, ощупывая россыпь мелких алмазов, велел не тревожить его покой. Жестом приказал увести его – а Лутого затрясло от мысли, что придется вернуться шахты. Душная каменная пыль, дробительные стуки кирок и удары от суваров по хребту, стоит только зазеваться. Беспросветная тоска. Каторга до самой смерти.

– А если я убью тебя, камнерез? – спросил тогда Лутый, закашлявшись. В последнее время он часто кашлял. Горло сперло от злобы. – Если я захочу убить тебя прямо сейчас, кто меня остановит?

– Сувары размозжат тебе ноги, – ответил Эльма с ленцой, будто бы ему часто говорили такое прежде.

– Пускай, но я могу оказаться быстрее. – Лутый понимал, что лжет. Он чудовищно ослаб. – Если я убью тебя, то кто станет вытесывать драконьи чертоги? Ты боишься смерти, камнерез?