Змеиное гнездо

Рацлава тряхнула головой, а свирель обжигающе лизнула пальцы. Сармата она, конечно, не покорит, но может быть, утихомирит его недовольство?

Выдавали девушку за молодого князя. Хороша была свадьба, и ночь была хороша – зимняя и лютая. Цепной пес сторожил княжеский двор, но вдруг залаял: «Слышу, князь, едет твой брат».

Свирель расплетала музыку, и ей легонько вторили отголоски веселых разгоряченных голосов и перезвон серебряных колокольчиков.

«Нет, – засмеялся князь. – Мой брат мертв». А молодая жена вспыхнула алее бус, обвитых вокруг ее белой шеи.

Колокольчики затихли, и засочился перелив струн.

Взвыла за окном вьюга: «Берегись, князь, едет твой брат».

Свирель тянула и тянула звук, и тот на издыхании таял стуком чаш и грохотом ставней.

«Нет, – засмеялся князь. – Мой брат мертв». А молодая жена стала белее своей фаты.

Музыка вскинулась печально-сладкой сетью: скрип свежевыпавшего снега, шорох тканей и легкий перестук, с которым дрожащие девичьи пальцы снимали и заново надевали перстни. Расползались запахи праздничной пищи и ежевичного вина, еще хранившего вкус лета.

«Князь, – поднялся один из знатных гостей. – Вижу, едет твой брат».

«Нет, – засмеялся князь. – Быть такого не может. Третья ночь, как мой брат бросился на свой меч: не вынес, что его нареченная нынче моя жена».

Дохнула свирель пророчески и страшно – морозом, горечью и теплом первой пролитой крови. Зашумели ветви, задрожала оледеневшая земля, дрогнули двери в княжеский чертог…

Гр-рах, – распахнулись двери в палаты Сармата. Рацлава была увлечена историей, и от страха ее сердце колыхнулось где-то в горле.

Эхо подхватило грохот.

– Шумный ты. – Раздался ширк: это Сармат наклонился за кувшином, чтобы долить вина.

Пока Рацлава приходила в чувство, он хмельно и дерзко рассмеялся:

– Врываешься совсем по-господски, братец.

* * *

Слепая жена его брата втянула голову в плечи и по-беличьи стиснула свирель, заиграв совсем другую песню. Незатейливую, тихую, едва слышную, словно она, драконья жена, – Ярхо даже не запоминал ее имени, ни к чему, – держалась особливо. Будто ее ничуть не трогал разговор братьев, а сама она – не больше чем усыпанная алмазами чаша или искусная брошь, посверкивающая в груде богатств.

– Уже вернулся, – заметил Сармат, полулежа в кресле, и криво улыбнулся. Язык его заплетался. – Что скотоводы и землепашцы? Отбунтовали свое? Прямо как я?

Ярхо не ответил. Только шагнул вперед, и что-то хрустнуло под его ногой – наверняка одно из разбросанных украшений.

– Ты пьян.

– Да что ты? – Сармат отбросил кубок и отхлебнул прямо из кувшина. – Знаю. Я упражняюсь. Понимаешь ли, я так давно не напивался, что боюсь сплоховать на пиру. На том самом, который придется устроить, когда придет наш с тобой любимый родич. – Он похлопал себя по правой половине лица, будто хотел привести в чувство, но потом передумал. Ладонь лениво сползла на шею. – Кажется, так всегда делается в хороших княжеских семьях. А у нас ведь хорошая княжеская семья.

Была больше тысячи лет назад, пока у братьев Хьялмы не прорезались зубы.

Сармат отсалютовал Ярхо кувшином.

– За твое здоровье. С тобой, конечно, и без здравицы ничего не сделается, но это я так…

Годы шли, но что-то оставалось неизменным. Ярхо по-прежнему бросался из битвы в битву, а один из его братьев сидел на княжеском кресле. Правда, Хьялма не пил, не ворковал с многочисленными женами и не любовался золотыми диковинками, но и на нем бременем висели грехи – неизвестно, чьи были тяжелее. Немудрено, что Ярхо решил служить Сармату. Не чета Хьялме, он никогда не был для Ярхо ни господином, ни повелителем.

Ярхо знал, что не вправе осуждать. Как бы то ни было, Хьялма правил огромными землями. Он жестко пресек посягательства на престол любых удельных князьков и дальних родичей, лихих разбойников и родовитых горожан. Он расширил владения и без того самого большого княжества, когда-либо существовавшего под этим небом. Страшной ценой, как тогда считал Ярхо, еще не знавший, что действительно страшная цена – это та, которой он расплатится за свое предательство.

Пускай. Что теперь размышлять.

Прошлое не вернуть, хотя сейчас казалось, что возвратился кусочек их юношества. Что Сармату снова не больше шестнадцати, он до лихого буйства напился с друзьями и случайно попался Ярхо, который смотрел на него живыми глазами, а не осколками вплавленной породы.