Значит, до ночи?

Я спрятал духи обратно в шкатулку, а ту, в свою очередь, на книжную пыльную полку, заверив себя самого больше никогда в жизни не прикасаться к тому прошлому. То, что это был самообман ради воздержания, я не сомневался; в глубине души теплилась надежда когда-нибудь опять вернуться к тем снам, как возвращаются к старым, любимым фильмам, которые знают наизусть и все равно пересматривают.

Она ждала меня на перроне, там, где торчали вывески с номерами путей, направлением поездов и временем их отбытия. Люди тянулись мимо нее поспешным маршем, а она стояла одна, в неведении, высматривала, поднимая свою смешную хрустальную голову с темно-каштановыми волосами, кажущимися светлыми на ярком солнце и почти что черными в пасмурную погоду. Сейчас, видя ее хрупкое тело, видя под ее стройными ногами, обтянутым джинсами, забитую сумку с гостинцами от родителей, я любил ее беспричинно, за ее простоту, за ее небесную красоту… Я просто любил ее. Я вернулся к реальности, – а иначе и быть не могло, – к Карине, пройдя долгий, утомительный путь, вырвавшись из ловушки привязанности, и теперь между нами оставались последние шаги.

Столкнулись мы словно два стремительных потока, вжались друг в друга так, словно две связанных души воссоединились вновь после сокрушительной трагедии, наподобие Титаника, благодаря незатухающей силе любви. Она молчала, но я интуитивно знал, о чем она думает – тут и слова ни к чему.

– Это все от мамы, – она легонько толкнула сумку под ногами – брякнули банки, недовольно зашуршали пакеты… – Еле дотащила. Там много всего, с нелепым оправданием лепетала она. Я остановил ее поцелуем.

С личика ее не спадала осчастливленная улыбка. Она выглядела хорошо отдохнувшим зверьком, готовым вновь броситься с боевым кличем на устах на поле брани жизни.      Я не мог не спросить:

– И как же прошли твои выходные?

Карина загадочно и по-детски наивно улыбнулась – и правда, как будто я сам и не знал. А все же, что-то самое личное, самое тайное затаилось где-то в глубинках ее нежного, что узнать мне не было предначертано как бы я не извивался и не просил.

– Ну, чем можно там заняться? Много скучала, маялась бездельем, по-иному, отдыхала. Хочешь посмотреть на рисунки? – Тут она размякла, достала телефон и принялась листать фотографии, все время спрашивая мое мнение. – И еще мне до сих пор хочется кота, – я только хмыкнул, – родители, как оказалось, недавно приютили красивого метиса. Рыжего и перекормленного теперь, – тихо засмеявшись, она дернула меня за рукав, будто требуя немедленно завести зверушку. – А что успел ты?

– Кажется, я нашел мотив.

– И какой же? – Наивно встрепенулась она.

– Идем домой, – в одну руку я взял сумку, в другую – ладонь Карины. Над нами в одном уродливом положении зависло хмурое небо, которое, казалось, вовсе не двигалось, просто висело, и все. – Я хочу развить один мотив о привязанности. Когда она становится не просто забавой, о которой приятно меланхолично поговорить со сердечным другом, а настоящей болезнью.

Ирония ведь заключалась в том, что тайно для самого себя эту болезнь я признавал истинной любовью, особенно в те минуты, когда жизнь казалась сплошной болью.

 До метро оставалось достаточно неторопливых шагов, чтобы рассказать друг другу о многом, и мы шли медленно, не боясь темно-серого неба.