Знак Девы

Гудело, стенало. Казалось, голосили старые могилы в камнях. Мертвые корни изрубленных, засохших деревьев. Фундаменты сожженных домов. Дева с развалин смотрела ясным взором. Кологривко показалось, что разум его покидает. Это было делом ее рук, ее крыл, ее ясного, с расширенными глазами лица.

На дальнем краю поля, где темнели и путались заросли, отделившись от них, возникла толпа. Словно двинулись, превратились в людей ожившие деревья и кущи. Толпа клубилась, текла, наполняла собою поле. Перешагивала валы и арыки, пустые мелкие русла. Виднелись лица, воздетые к небу руки, светлели повязки и перевязи. Слабо светилось оружие. Два флага на палках, зеленые, длинные, вяло колыхались. На черных древках светлели сжимавшие их кулаки.

Вал приближался. Раздавалось «Аллах акбар!», повторяемое многократно. Топотали, воздевали руки. Кто-то в развевающейся накидке метался перед толпой. Возбуждал ее, вдохновлял. И они шли, стиснув плечи, качая зелеными флагами. Не стреляя, наполняя землю и небо возгласами «Аллах акбар!».

– Не стрелять!.. Пусть поближе!.. На психику действуют! Майор, оживая, забывая свою боль и страдание, побежал к сараю, где стволом к садам торчал ручной пулемет. Ложась, утыкаясь плечом в приклад, елозя сошками, крикнул:

– Огонь по команде!.. На психику действуют, шкура-мать!. А мы и сами психические!..

Толпа приближалась. На булькающий, невнятно звучащий вопль откликнулась близко и ясно.

– Аллах акбар! – раздалось за спиной. Пленные в доме стали бить в земляной пол ногами, колотились животами и лбами, выкрикивали: – Аллах акбар!

Их близкое стенание слилось с отдаленным и грозным. Кологривко казалось, что все они взяты в кольцо, и это кольцо затягивается, готово их раздавить. Крылатая дева смотрела ясным взором.

Кологривко испытал холодный, до пота, ужас. Невозможность дышать. Сердце остановилось, наполнилось землей. Он рассыпался в прах, становился пылью и ветром, исчезал бесследно. И то, что его разрушало, было бестелесным, жестоким звуком. Выдавливало его из этого мира. «Аллах акбар!» – неслось из малиновой розы, из женского, с раскрытыми глазами лица.

Он вдавил свое тело в окаменело-жесткую глину. Глядел вдоль ствола сквозь редкие черные стебли, туда, где валила толпа. Он был без чалмы и жилетки. Сбросил брезентовый «лифчик», где уже не оставалось рожков. Был в просторной «азиатской» рубахе, в широких штанах. Упирался подошвами в малый земной бугорок.

Толпа приближалась. Достигла сыпучих бугров кяриза. Шла через поле. Ее отделяли от дома три обвалованные нивы. Толпа одолела мелкий арык, стала наполнять неровную, в мертвых колосьях делянку. Двое в накидках скакали, махали руками, что-то кричали толпе. Вели ее на пули. Взывали к небу, где пламенно, жарко светила заря. Флаги в заре казались черными, лишь иногда по ним пробегала шелковистая зелень. Патронташи крест-накрест отсвечивали медными бликами. Кологривко водил своей мушкой по флагам, накидкам, по волнистой толпе, которая переступила следующий вал, заливала вторую делянку.

«Когда же, майор?» – думал он, ожидая приказа стрелять.

– Аллах акбар! – дышало близко, рядом, катилось впереди толпы, как невидимый щит. Заслоняло ее от пуль. Давило, разрушало любую преграду.

И навстречу этому гулу из глинобитного дома, из пробитых дверей выбежал лейтенант Молдованов. Промчался мимо Кологривко, шаркая ногами в бурьяне. Вынесся в поле, держа впереди автомат.

– Как русские умирают!.. – кричал он тонко, удаляясь навстречу толпе. – Как русские умирают!..

Кологривко чувствовал – за спиной лейтенанта рвется, клубится горячий вихрь безумия. Лейтенант бежал, меняя направление, останавливался, притоптывал, бросался влево и вправо. Казалось, он вытанцовывает неистовый танец – то ли «яблочко», то ли кадриль. Пускается вприсядку, кружится волчком.

Он начал стрелять, продолжая кричать, поворачиваясь в разные стороны. И толпа смешалась. Флаги колыхнулись, опали. Крики «Аллах акбар!» утратили стройность, превратились в неразборчивый гвалт.

Он бил по толпе, метался, и в него навстречу полетели вспышки и очереди, множество, с разных сторон, находили, помещали в свой фокус. Настигали, пробивали, подталкивали, не давали упасть. И он, пробитый множеством пуль, поддерживаемый ими, подгибал ноги. Рывками, дергаясь вверх, опускался. Рухнул, шевелился, а в него стреляли, окружали его клубами пыли.

– Огонь! – крикнул майор. – Огонь, шкура-мать! – Ударил долго, трескуче.

И прапорщик вслед ему, будто проткнул тугой нарыв, стал стрелять сквозь бурьян в близкую, рассыпающуюся, мечущуюся по полю толпу.