Знак Кота

Пока я бродил по рынку, Мурри прятался среди развалин постройки в маленьком дворике, где стояла лавка Равинги. Когда я спросил о том, безопасно ли там, Алитта сказала со своей обычной обращаемой ко мне резкостью, что эта постройка также принадлежит кукольнице и никто туда несвоевременно не войдет.

Мой рожденный в пустыне товарищ скучал. Если бы ночью он не мог выбираться на крышу дома Равинги, и если бы в его убежище постоянно не заглядывали ее котти, я думаю, он бы снова взобрался наверх и отправился исследовать город сам. Вечером я рассказывал ему все, что увидел за день. Я не могу сказать, насколько его интересовали людские дела, не касавшиеся его собственной жизни, но он слушал и порой даже задавал изумлявшие меня вопросы.

Его крайне заинтересовала моя встреча с Шанк-джи, хотя во время рассказа он слегка ворчал и наконец категорически заявил:

— Этот убивает. Не для еды. Чтобы… — Казалось, он ищет способ выразить нечто очень важное для него теми немногими словами, которые были в нашем общем словаре. — Он убивает… чтобы носить зубы…, снять шкуру… чтобы другие видели.

Убийца ради забавы. Хотя это можно было сказать и о доброй половине тех, кто горделиво разъезжал по улицам. И все же в Шанк-джи этого было больше. Кинрр в первый день нашего знакомства был настроен весьма враждебно, но я мог это понять. Даже своего брата я в какой-то степени понимал. Но не этого предполагаемого императора — нет, он стоял наособицу.

— Не один, — снова вмешался в мои размышления Мурри, — два…

— Два чего? —спросил я.

Песчаный кот моргнул. Снова мне показалось, что он пытается выразить какую-то мысль. Затем он ответил:

— Здесь стоит этот. — Он поставил лапу рядом с моим коленом. Затем другую на расстоянии нескольких пальцев за ней. — Здесь… другой…

— Другой человек? Мурри снова моргнул.

— Другой…

Мне показалось, что я почувствовал в его голосе озадаченность, словно он не мог дать четкого ответа.

Кто-то стоит за Шанк-джи? Это означало, что претензии вапаланца на трон его отца могут иметь скрытую поддержку.

С тех пор как я попал в город, я время от времени слышал достаточно брошенных вскользь замечаний, говоривших о тайном беспокойстве, о том, что все уже не так, как было прежде в Алмазном королевстве, удерживаемом традициями на узком пути.

Больше я ничего не смог бы добиться от моего рожденного в пустыне товарища. Оставалось только надеяться, что в будущем он будет знать больше и поделится этим со мной.

На город опустилась ночная тень. Лавка закрылась, и хотя мобили все еще звенели, в нашем закутке было довольно тихо. Впервые после того, как я приехал в Вапалу, я достал драгоценную кифонгг Кинрра и настроил ее, радуясь, что трудный путь не причинил ей ни малейшего ущерба.

Она была действительно старой, отполированной до блеска многими касаниями рук так, что от украшений на ней остались лишь слабые следы — замысловатые переплетения линий, каких я прежде нигде и никогда не видел. Они могли когда-то быть письменами вроде тех, которые в Вапале использовали для записи мелодий и звуков.

Я пробежал пальцами по струнам, чтобы в упражнениях размять руки, затем осмелился взять несколько аккордов одной из тех песен, которым научил меня Кинрр. Алитта ушла куда-то в глубь дома, который я полностью так и не осмотрел, держась той его части, которую Равинга отвела мне. Сама кукольница сидела на стопке циновок, вздыхая и потирая спину рукой, словно та ныла от долгих часов, проведенных за рабочим столом.

Одна из песен Кинрра пришла легче, когда я коснулся нужных струн. Мой голос был тихим. Мурри низко заурчал, и три котти окружили Равингу и стали ласково тереться об нее, в то же время наблюдая за мной. Они казались одинаковыми благодаря черному окрасу и всегда держались вместе, словно между ними была незримая связь. Время от времени они снисходили до того, чтобы заметить меня, но было совершенно ясно, что в этом доме только Равинга и девушка заслуживали их внимания и преданности.

Я пел песню, которую сам Кинрр сложил в изгнании, рассказывающую о звездах, на которые он любил смотреть, о доброте ночи, жестокости дня и одиночестве, что разъедало его сердце.

Почему на ум мне пришла именно эта из многих песен его сочинения, которыми он поделился со мной, — я не знаю. Словно она была уместна и своевременна в сумерках этого дня.

— Где ты научился этой песне? Последние ноты еще не затихли, когда Алитта оказалась стоящей надо мной. И в ее взгляде не было пренебрежительной отстраненности, с которой она обычно смотрела на меня. Она вся пылала изнутри, я почти видел, как сжимаются в напряжении ее руки, словно чтобы ударить.

— От ее создателя. Он называл себя Кинрр…

— Мертвые не поют! — прошипела она словно когти.

— Верно. Но когда он учил меня этой песне, он не был мертв. Хотя позже Великий Дух забрал его к себе.

Она подняла сжатый кулак и вцепилась зубами в костяшки пальцев. И смотрела на меня так, словно хотела проникнуть в мое сознание и вырвать оттуда воспоминания.

— Но это не… не было ни одной известной песни Кинрра на эту мелодию!