Знахарь. Путевка в «Кресты»

— Вы хоть к нему доктора вызывали? — спросил я и присел на корточки перед своим пациентом. Я уже считал его своим пациентом. Это был годами выработанный инстинкт — если видишь того, кому срочно нужна врачебная помощь, так немедля кидайся к нему на помощь, даже если от этого можешь нажить неприятности. — Был доктор, я спрашиваю? — Я сам удивился металлу, который вдруг прозвенел в моем голосе.

Камера замерла. Камера упивалась бесплатным шоу. Камера боялась пропустить хоть движение, хоть слово.

— Фельдшера, а не доктора, — ответил мне все тот же тип в майке. Я обратил внимание на то, что пустота в его тоне наполнилась интересом. — Была, курва старая. Укол поставила, сказала, что оклемается. А хрен ли там…

— Давно он так?

— Еще вчера за сердце хватался. Говорил, что стучит. Не болит, стучит только. А слег уже утром.

Больной приподнял набухшие веки, чуть приподнялся на локтях и попытался мне что-то сказать. У него получилось нечто вроде: «У-пр-ру…»

— Лежи, лежи. — Я опустил руку ему на грудь и почувствовал бешеное дрожание сердца. Оно буквально шло вразнос, и казалось, что через миг или взорвется, или вырвется из грудины на волю.

Та-а-ак… то, что и ожидал. Налицо все симптомы, как в хрестоматии. Пароксизмальная тахикардия — в этом можно не сомневаться. Интере-е-есно, и как отнесется братва к тому, как я сейчас ее буду лечить.

— Слег после того, как чифиру попил? — спросил я и услышал у себя за спиной:

— Ага, после этого. — Здоровяк подошел ко мне и уселся рядом на корточки. От него терпко воняло потом. — Чего у него?

— Если скажу, все равно не поймешь. А вот чифир ему больше нельзя. И водки нельзя. Загнется когда-нибудь… Загнется когда-нибудь, — задумчиво повторил я, — и я не помогу.

— Сейчас-то поможешь? — В голосе моего собеседника послышались просительные нотки. Или это мне лишь показалось? Что-то не верилось в то, что он умеет просить. Брать умеет он, только брать! — Помочь чего надо, так только скажи.

— Сам справлюсь, — буркнул я. — Что ему фельдшерица колола?

— А хрен ее знает. А ведь говорила чего-то… Так разве запомнишь?

— Чего-то на «фэ», — раздался голос у меня за спиной.

На «фэ»… на «фэ»… чего же?.. чего?.. Я никак не мог сообразить. Или в «Крестах» изобрели какое-то новое средство, о котором я и не слышал?

— Строфантин? — вдруг осенило меня. — Строфан? Так она говорила?

— Точняк! — радостно воскликнули сзади. — Строфан. Точняк, строфан говорила!

— Вот сучка! — зло бросил я. — Падла тупая! Нельзя ему этого. — И обернулся. — Короче, начинаю лечить. Со стороны это будет смотреться жестоко, но надо так, и если кто дернется на меня…

— Никто, — покачал головой тип в майке. Похоже, он проникся ко мне уважением. И верой в то, что я что-то умею.

Я оглянулся. Все смотрели сейчас на меня. Все ждали. Десятки глаз упирались мне в спину. Проход между ярусами был плотно забит пробкой из человеческих тел. В этот момент я подумал: «А что будет, если я не добьюсь результата с первой попытки? Второй мне уже не позволят. Потом меня просто порвут на куски».

Я решительно отогнал от себя эту мысль, сосредоточился, сконцентрировался на том, что сейчас должен сделать. Развернулся, схватил левой рукой своего пациента за отвороты клифта, потянул его на себя, как бы подсаживая, и резко и неожиданно, без замаха, двинул в поддых.

Толпа у меня за спиной шумно вздохнула. Здоровый тип в майке удивленно икнул. Я весь напрягся. Я приготовился к тому, что он сейчас так саданет меня локтем, что я больше не оклеймаюсь. Но все пока было спокойно. В камере повисла напряженная тишина.

— Нормально. Нормальненько… — негромко пробормотал я, но голос мой разнесся по всей камере. Его было слышно и на галерке. — Рефлекторная остановка. Старый способ… Сейчас, сейчас…

А мой пациент уже пытался cecть. Я поддержал его за плечи, подстраховал.

— Да ты… чего? — хватая ртом воздух, еле выговорил оживший старик. — Чего же ты… чего же ты, падла, творишь? Я ж помочу…

— Стучит? — ласково промурлыкал я ему прямо в ухо. — Спрашиваю, стучит?

Пациент замер, прислушался к своим ощущениям и осторожно глубоко вздохнул. Он начал бледнеть, слабеть, и я мягко опрокинул его назад на постель. Он молча полежал, медленно вздыхая и приложив, словно придерживая сердце, руку к груди.

Камера замерла. Ни стука, ни скрипа, ни вздоха.

И тут старик произнес совершенно нормальным голосом:

— Ништяк, пацаны. Готово. — Он перевел взгляд на меня и громко крикнул на пробу:

— А здорово-то как! — И уже тише распорядился: — Так, Корвалан, на стол накрывай. Пошамаем да выслушаем, что нам лекарь расскажет. — Он упер в меня взгляд. — Обзовись, кто таков? По какой чалишься?

— Константин. По сто пятой, вторая, — громко и четко произнес я, так, чтобы разобрала вся камера. Хотя можно было и не стараться. Сейчас братва услышала бы и жужжание мухи — такая стояла вокруг почтительная тишина.