Знамение времени - Убийство Андрея Ющинского и дело Бейлиса (Впечатления Киевского процесса)

Скорей бы встретились они с глазу на глаз... Узнает?.. Нет?...

Но что это с Чеберяковой?.. Что это с ней?..

Она плачет... Всхлипывает... Мечется по скамейке и рвет, и мнет платок...

Почему такое волнение?...

Неужели, неужели сознается!?.

Об этом так много говорили еще вчера и сегодня в суде... Смотрите, как озабочены гражданские истцы! Как мечутся они по коридорам, спеша на совещание в перерывах!..

- Не может быть? Ведь это ужасно... Вдруг сознание? Что тогда?

Я чувствую, что именно так толкуют они там, между собой, впопыхах, забывши все... Тогда, что тогда? Пропало дело!.. Пропал ритуал... Пропала вся затрата сил столь длительной, коварной работы...

Так же обеспокоены корреспонденты "Нового Времени", столь оригинально воспринимающие впечатления о процессе, что если бы не указания, что это из Киева, можно было бы подумать, что идет где-то какой-то другой процесс, процесс длинный, затяжной, идет там, где еще люди с удовольствием едят людей...

Смотрите, как сроднились они с этой безумной идеей ритуальности убийства, что им кажется, что было бы великим несчастьем, если бы восторжествовала истина и настоящие убийцы Андрея Ющинского были бы открыты.

Зачем им истина?

Им нужна вражда и ненависть, им нужен кровавый навет так же, как голодным хлеб... {151} И все притаились перед лицом этой ужасной очной ставки.

- Подойдите ближе...

И Махалин подошел к стойке, подошел тихо, незаметно, словно демон вырос он перед глазами Сингаевского и с высоты своего большого роста устремил прямой, упорный взгляд в него...

Сингаевский вдруг съежился, присел и, не отводя глаз, широких, полных животного ужаса, смотрел на него: - он не ожидал увидеть того, кто знает его тайну, похороненную, казалось, навеки...

- Узнаете ли вы его?

Молчание...

- Узнаете ли?..

Гробовое молчание...

- Узнаете?..

- Да, знаю, это он...

И Сингаевский нахмурился, потупился, готовый исчезнуть провалиться сквозь землю...

Как тихо, как жутко в зале! Как заметался он, словно мышь в мышеловке, и злоба и месть замелькали в его глазах... И жутко, и жалко, тоскливо на сердце...

Как все это ужасно! Ведь это все люди! Что довело их до этого безумного ужаса, не знающего пределов?.. Кто виноват в их полной потере человеческого облика, творящих зло и смерть, ради веселья, хмеля, женщин и денег?..

Вот мы, смотрящие на них оттуда, из публики, собравшиеся, как на зрелище, мы, чистые и радостные, о, мы нисколько не чувствуем себя виновными в том, что они несчастны, лживы, тупы, кровожадны... А ведь они - оборотная сторона всей жизни обеспеченных, главенствующих в обществе людей и классов...

- Посмотрите ему в глаза, - говорит обвинитель, - и скажите, повторите все то, что вы говорили о Рудзинском, о его собственном сознании...

- Что говорил он вам о "министерский голове" Рудзинского?

И он, - этот странный Махалин, - глубоко погружается взором в темный, омраченный взгляд, смотрит прямо, твердо, в упор в глаза арестанта и ровно и тихо повторяет слово за словом весь свой рассказ о сознании Сингаевского... {152} А тот? Тот отрицает все: и знакомства, и отдельные факты, и даже знание воровского языка, который он, словно наивная институтка, никогда не слыхал...

И чем более он все отрицал, тем веселей становился Замысловский, тем радостней, тем спокойней вела себя Чеберякова...

А Замысловский положительно обнаружил талант при рассказе и расспросе о том, как нужно совершать преступление. Смотрите, как он подвел: если, говорит, вы одним делом заняты, то, пока его не кончите, за другое не принимаетесь? Правда? да?

- Да, не принимаемся...

- Ну, вот...-закивал Замысловский головой. - Так... Прекрасно...

- Скажите, стало быть, если бы вы убивали...

- Я? Нет, нет... я не убивал...

- Да, нет? постойте, послушайте...- раздосадовал Замысловский, - я говорю, примерно, если бы вы убивали, ведь надо было бы и труп убрать, и все прочее... Скоро не справишься... Где же бы успеть утром, а к вечеру новую кражу, новый разгром сделать?

- Да, оно точно, это так. - мычит Сингаевский.

А Замысловский?

Он рад-радёшенек... Потирает руки, очевидно, забыв, что ведь не всегда уж так предупредительно, галантно убивают, что и труп, и "все прочее" кладут на место...

- А вы грамотны?

- Я-то?

- Ну да...

- Чуток... До восемнадцати лет учился, так малограмотный: читаем по складам, а писать... фамилию подписываем.

LIX.

Сообщник Сингаевского - Рудзинский.

Его пригнали из каторги, которую он только что отбыл; из Сибири пришел он по этапу... Вошел в залу суда широкой, размашистой походкой, которой привыкают ходить {153} каторжане-кандальники, переставляя ногу за ногу, волоча тяжелые и неудобные кандалы, перехваченные на поясе...

Упругий, словно молодой медведь, он знать ничего не знает, уверен в себе, тверд, стойко хранит он тайны каторги, не нарушая ни одного ими усвоенного, признанного правильным, обычая...

Как легко и как твердо отпирается он от всего, даже от ясной очевидности!

- Вы знакомы с сестрой Сингаевского?..

- С Зинаидой...

- С какой?

- Да, да, знаком...

А на самом деле он более, чем знаком, он близок с ней...