Знамение змиево

Ощупывая утварь и стену вокруг себя, Воята пробрался к двери. Потянул за кольцо и чуть не задохнулся от волны свежего ночного воздуха, что пахнул на него из щели, напоённый всеми запахами расцветшей весны.

– На утреню-то приходи, – насмешливо буркнула тьма на прощание. – Службе время, потехе час.

Воята выскользнул на крыльцо и затворил дверь, оставив душную тьму в её логове. В небе сияли звёзды, даже сюда долетал соловьиный щебет в кустах и бурчание лягушек на Меженце.

Будто с того света вернулся…

Пошатываясь, Воята пересёк двор и вышел на площадь. Голова кружилась – от духоты в избе, от напряжения схватки, от боли раны.

А на утреню придётся идти. Служит он здесь не Касьяну – Богу, а Божья помощь понадобится. Им обоим.

Баба Параскева ещё не спала и вскрикнула, его увидев. Растерзанный, всклокоченный, с разбитым носом и окровавленной рукой, Воята сам был страшен, как умрун.

– Да что с то… – начала было хозяйка, но взглянула в его шалые глаза и закрыла себе рот ладонью.

– Перевяжи, баба Параскева… – попросил Воята и отнял липкую, в сохнущей крови ладонь от укуса. – Пёс лютый меня чуть не порвал…

* * *

Те сумежане, что назавтра явились на утреню, не могли молиться от изумления: оба служителя Божия, парамонарь и отец Касьян, будто побывали в жестокой драке. У одного разбит нос и скула, у другого подбит глаз и губа, да ещё кровоподтек на виске – это Воята, катаясь по полу, приложил его об угол печи. Люди разглядывали их выпученными глазами, но вопросов задавать не смели. Если бы поп и парамонарь вдвоём отбивались от каких-нибудь лиходеев – так рассказали бы, да и откуда им тут взяться, лиходеям?

– Не между собой же подрались, – прикрывая рот ладонью, шептала Ваволя Милославке.

– Не за Устинью ли? – так же отвечала та. – То-то молодой всё к ей бегивал, а старый не возревновал ли…

О чём поп мог поспорить с парамонарем, годящимся ему в сыновья, чтобы дело дошло до драки? Если парень провинился – к чему таить от людей? Друг на друга они почти не смотрели, но службу провели. И как ни шастали бабы к Параскеве и Ираиде, те лишь разводили руками: ничего не ведаю! Ираида только и слышала, как парамонарь после службы спрашивал у отца Касьяна: мол, возьму Соловейку? Тот ему: зачем тебе? А тот: поеду, мол, за чем ты вчера велел. После этого парамонарь взял последнюю попову лошадь и уехал. На восход, к Болотице. Может, в Песты. А может, в Божеводы… Но побитого вида обоих и эта поездка не объясняла, а только всё запутывала, и сумежане согласились с Овсеем, сказавшим, что, как видно, опять бесы взгон[68] учинили…

Этой ночью Вояте спалось плохо, болели ушибы, и семь вёрст до Пестов он предпочёл одолеть на Соловейке. Странно, но после драки его страх перед отцом Касьяном весь куда-то улетучился, да и от прежнего почтения к иерею ничего не осталось. Увидев поутру побитое лицо попа-обертуна, Воята с трудом сдержал усмешку. Когда-то, в молодые годы, и тот умел драться, но с тех пор давно отвык. К своим жертвам он в зверином обличье приходит, а в человеческом – ряса в ногах путается…

Благодаря уговору, в ближайшие дни Воята мог за себя не бояться – пока не достанет Апостол.

– Ты что же – поверил ему? – выслушав рассказ о ночной схватке, Еленка всплеснула руками.

В голосе её звучало недоверие и даже враждебность. Голубые глаза были заплаканы, но в них же горел вчерашний гнев.

– Не даст он жизни ни тебе, ни Тёмушке, – продолжала она. – Не таковский он, чтобы врагов своих миловать. Брата не пожалел – а тебя, думаешь, пожалеет?

– Не то чтобы я ему верил… Но Апостол нужно достать. Сдаётся мне, он его боится. – Воята понизил голос, хотя они были в бедной Еленкиной избе вдвоём. – Правду ли он сказал, что книги Панфириевы власть над змием Смоком дают или нет…

– Может, и правда. Может, змий моего отца и задавил там, на озере. Он перед тем, как идти, Апостол всё читал.

– Расскажи толком, как всё было.

– Было это перед Ярилиным днём – Ярилой Огненным, – начала Еленка. – Девятуха была, помню…

– Стой! – Воята поднял руку. – Не пришлась ли на тот день Ульяния – пятница великая?

Еленка помолчала, сосредоточенно впоминая то лето.

– Может, и пришлась… Помню, Пасха была перед Иако-вом-апостолом.

– А видели в небе звезду… чтоб стояла над озером? – спросил Воята, и сердце замерло.

– Да. – Еленка медленно кивнула. – Говорили, что та звезда – знамение змиево в небесах, аки звезда великая, сходит змий превеликий от небес огнём. Дурное то знамение, великие беды предрекает. Так и вышло. Змий будто в озеро кинулся и пропал. Народ вышел смотреть, что и как, потом прибежали к нам: беги, говорят, Еленка, там отец твой, поп Македон… Лежит он у самой воды, ну, там, где берёза…

– Где Тёплые ключи? Хорсовы врата?

– Ты знаешь… про врата?

– И про мост тоже знаю. Там он был?

– Там. Лицо синее, чёрное… ладони в кровь стёрты… ран никаких не было. Сказали мужики, удавили его.

– А на горле? Когда человека душат, руками или петлёй, на горле же след остаётся. Был такой?