Знамение змиево

– И будто бы как полночь, так придёт зверь, сядет посередь двора да почнёт выть! Всё плакался отец Ерон: дескать, грехи мои за мною ходят, сам Сатана покушается. Со страху и пил. Даже книгу Божественную к себе в избу из церкви уволок. – Баба Параскева взглянула на Псалтирь. – Да только не помогла книга, ещё хуже стало. В первый же вечер, как принёс, явился ему… кто-то. Стешка сказывала, никого нет, а вроде голос: «Книгу отдай…» А батюшка вроде кого-то видит – на дверь смотрит, сам весь белый, глаза мало не посередь лба. Хочет креститься – не может руки поднять. Стешка на печи лежала – зарылась там во всё. И вот видит, батюшка голову поднимает, будто к нему кто-то близится, и глаза такие… – Баба Параскева развела пальцы, показывая глаза величиной с хорошую репу. – А потом за грудь взялся и упал прямо на книгу. И ничего больше не движется в избе. Стешка до зари пролежала ни жива ни мертва, а как рассвело, собралась и уехала в Усть-Хвойский монастырь, к матери Феофании. Видать, и книгу увезла, да мы тогда не спросили. Уж потом, как поставили взамен отца Македона, он было стал искать, да ничего не обрёл… Кому у нас о книгах беспокоиться? А она вон где была!

– И у вас все знают… что за книгой кто-то приходил?

– Да Стешка всем рассказывала, хоть и невнятно. Видно, решила, что коли нечистая сила той книгой завладеть хочет, в миру ей оставаться нечего. А что, в монастыре не приходил за нею кто?

– Нет, такого не говорили. Да и если бы знали, что с нею дело нечисто… мне бы не отдали.

– Как же со святой книгой может быть нечисто? – Баба Параскева недоверчиво взглянула на Псалтирь.

– Не может такого быть! – Воята решительно мотнул головой.

– А ты почитай, чего там в ней.

– Чего положено. «Псалтирь без чина службы и без всех часов», – повторил Воята надпись, которую мать Агния нашла под крышкой. – Но посмотрим, конечно.

Ему и самому хотелось, но баба Параскева первым делом усадила его ужинать. Шёл рождественский пост, но и постные щи с грибами, и пироги с кашей Вояте после долгой дороги по холоду показались очень вкусными. После еды баба Параскева даже тщательнее обычного вытерла стол, расстелила рушник и поставила две свечи. Воята снова положил книгу на стол и с трепетом открыл.

Вот эта надпись – «странничкам недвижимое море».

– Видишь: «Се аз, худый инок Панфирий, руку приложил», – прочёл Воята, показывая надпись бабе Параскеве.

– Сам он и списал книгу? – В знак почтения баба Параскева перекрестилась.

– Это едва ли… – Имея кое-какой опыт в обращении с книгами во владычном хранилище, Воята знал, каких трудов и умений требует их изготовление. – Он сам только вот эту надпись…

От волнения его слегка трясло. Похоже, монастырская находка ещё важнее, чем он думал. Он ведь знал: прежней попадье не померещилось со страху, к отцу Ерону и впрямь приходил тот злой дух, что гнался по лесу за Воятой. И отца Ерона он сгубил. Почему тогда не забрал книгу? Видно, был не из тех духов, что не обладают телесностью, сам ничего сделать в явном мире не мог. К радости обладания Псалтирью примешивался страх перед гнетущей тайной, но Воята гнал его прочь.

– А вот тут ещё что-то. – Он заметил на следующем листе надписи теми же чернилами и той же рукой.

Перед ним оказались строки, усаженные неровными рядами букв, без промежутков, под титлами и надстрочными крошечными буковками. Чтобы разобрать их, требовался опытный чтец.

– «Закон да познаешь… христианского наказания…» – медленно прочёл Воята и пояснил для бабы Параскевы: – «Наказание» означает «научение», «наставление», вроде как наказ, понимаешь? «Я наставлен во спасение наставлением неземных словес…» – Воята задумался, потом сообразил: – Это, видать, как говорить должен наставляемый. Ведь когда старец Панфирий сие писал, ему много кого наставлять перед крещением надобно было. Дескать, батюшку я послушал и уразумел…

Ниже шло более десятка строк, внешне похожих: все они начинались с одних и тех же слов. Прочтя вслух первую строку – «Аз есмь тайна несказанная…», – Воята уже знал, чьи это речи, даже до того как глянул в середину страницы и разобрал там надпись «Таковы слова Иисуса Христа».

И он прочёл нараспев, будто псалом:

Аз есмь истина и закон и пророки.Аз есмь истина и путь и стезя.Аз есмь хлеб жизни.

Аз есмь свет миру.Аз есмь дверь овцам.Аз есмь добрый пастырь.Аз есмь воскресение и жизнь.Аз есмь путь и истина и живот.Аз есмь истинная лоза…

Пока он читал, баба Параскева начала креститься и кланяться истово, как в церкви; слова Господа, читаемые мерным, низковатым голосом Вояты, пробирали насквозь. Казалось, сам Бог бросает взгляд прямо в душу и видит её всю до дна. Сходство строк очаровывало, как заклинание.