Знаменитость

К телефону подошел сам Витька. И по тому бодрому тону, как он сказал: «Але»! – было ясно, что настроение у него прекрасное. Как будто родил очередной дурацкий стих для своей возлюбленной пассии. Стоило мне услышать его счастливый тон, как я сорвался.

– Сука ты! Гандон конченый! – заорал я в трубку вместо приветствия. Старкова даже опешила и признавалась потом, что у нее заложило уши в тесном пенальчике телефонной кабинки.

– Привет, я тоже рад тебя слышать! – находчиво ответил Зяблик. Он еще не понял причин моей ярости, и видимо, предполагал, что это такая шутка в начале разговора.

– Ты меня под тюрьму подвел, придурок! – сказал я уже тише, но таким тоном, чтобы ни намека на шутку не звучало, а все было ясно с первых же слов. – Аслан, которому я магнитофон впарил, заявление написал. Теперь мне семь лет ломится. Потому что ты, козел, окурки в магнитофоны бросаешь! Он бы иначе забрал заявление, а так считает, что мы его унизили. Ты понял? И еще! Какого хера, ты выболтал все про наши планы этой своей мочалке Еве?! Знаешь, кому она твои слова тут же в уши поет?

– Ты это! – собрался на другом конце телефонного провода Витька. – Ты про меня можешь, что угодно говорить, а про Еву – не смей!

Его голос дрогнул тонкой возмущенной ноткой. И это меня взбесило совершенно. Как, он еще смеет чем-то возмущаться!

– Цена твоей шлюшонке – трюльник! – опять заорал я. – Она под кого угодно ляжет, если ей надо. И со мной она трахалась, и толстый Василич ее драл, и с Бесом сейчас долбится! Это Бес ее послал, чтобы за нами приглядывала!  А ты думал, что она тебя за стихи твои идиотские полюбила? Так что ли думаешь? Так это идиотом надо быть. И баба ты настоящая, раз языком так треплешь…

Я в ярости даже пнул ногой стенку кабины. Фанерное сооружение заходило ходуном. Несколько человек, стоявшие в очереди посылать свои бандероли, с осуждением повернули головы в нашу сторону. А оператор-телефонистка прикрикнула:

– Эй, там! Не хулиганить! А то сейчас отключу! Полторы минуты у вас осталось…

Я немного успокоился. Витька на том конце провода тяжело дышал.

– Дошло наконец-то? Чего ради, она к тебе в постель прыгнула, и с кем на пару ты в очередь оказался? – заявил я, чувствуя, что сбросил первый заряд злости.

– Ты врешь! – упавшим голосом сопротивлялся Зяблик. – Это ты из ревности!

– Да, какая там ревность, – вздохнул я. – Короче, этот Бес нас ищет. И он теперь знает, где Алеша прячется. От Евы. Так что вы там особо не высовывайтесь. И двери никому не открывайте. И все, что надо соберите. Я, прямо сейчас еду к вам – немедленно меняем место. У тебя стало опасно. И куда нам ехать – ума не приложу. Видишь, какое дерьмо случилось только из-за твоего паршивого длинного языка! И стихи у тебя – дерьмо, кончай с этой глупостью, – зачем-то добавил я.

Зяблик, видимо, совсем онемел. Я представил, как он стоит  посреди заваленной радиоэлектронным хламом комнаты, придерживая рукой провод старого телефона, с треснутым диском, перехваченным лейкопластырем.

– А что ты говоришь про тот магнитофон, я не понял? – наконец спросил он.

– Ты когда его паял «бычок» там по небрежности оставил – в мастерской потом нашли. И этот хачик разозлился и заявление на меня написал. И теперь мне срок обещан. Вот так ты мне удружил! Если, конечно ты друг, а не специально подставить меня собирался, – от воспоминания о свалившемся несчастье на меня накатила новая волна холодной злости. Хотя и сам понимал, что перебарщиваю. Впрочем, я привык, что Витька, с третьего класса школы, всегда был готов стерпеть от меня и не такое. Конечно, когда я наезжал по делу. А сейчас он был кругом виноват.

– Ева только полчаса назад звонила, тобой интересовалась, спрашивала, когда и как ты обратно поедешь, – убито признался начавший прозревать Витька.

– И ты сказал?!.. – опешил я. –– Ну, с такими друзьями мне врагов не надо. Ладно, ждите меня и осторожнее там! – велел я. И, повесил трубку, не прощаясь.

Когда мы вывалились из душной кабины, присутствовавшие на почте люди, смотрели на нас во все глаза. Я пожалел, что кричал так громко, наверное, они все слышали. Но исправить уже ничего было нельзя. Теперь главное было срочно добраться на вокзал, пока еще можно успеть на электричку.

– Тебе пообещали, что посадят, там – в конторе? – спросила вполголоса Старкова, когда мы втиснулись в переполненный автобус, направлявшийся к вокзалу.

Я кивнул. И она прижалась еще крепче, хотя, казалось бы, в набитом телами автобусе и так невозможно быть ближе к женщине.

Маша все-таки удивительно умела понимать. Потому что всю дорогу простояла тихо, как мышка. Не говоря ни слова, только прижимаясь ко мне животом. И изредка «клюя» носом мне в шею – когда нас толкали выходившие на остановках или прорывавшиеся в салон пассажиры.

И только за сто метров до вокзала она потормошила меня, чтобы сказать:

– Смотри, новый радиомагазин открыли!

Действительно, яркими огнями светила вывеска магазина «Электрон», которого раньше я здесь не видел.