Знамя

Мы думали, что экономова жена обругает Ненчо на чем свет стоит, но — подумайте только! — чего не сделает женщина из любопытства! Она — взяла ключ от огорода: пусть, мол, Вашек идет с ней, там можно будет нарвать всего, что нужно. Едва дверь за ними захлопнулась, как Ненчо прямо к духовке, вытащил сковородку, схватил петуха за ногу и бух в наш котелок.

— Теперь предстоит битва за время! — говорит Ненчо Гонзе. — Стань у окна и глаз с них не спускай! Когда они будут запирать огород, беги к экономовой жене, скажи, что я прошу дать еще две-три штучки сельдерея, петрушки и моркови. А если найдется спелый помидор, так ты его сорви незаметно и принеси тоже!

Мы с Гонзой заняли наблюдательный пост у окна, а Ненчо кинулся, как безумный, к плите и стал совать дрова, чтобы поддержать кипение. Я смотрел на свои карманные часы. Ровно через семь минут тридцать секунд экономова жена с Вашеком покинули огород. Я тотчас подал знак Ненчо.

— Мало! — крикнул он Гонзе. — Нам нужно еще минут десять, не меньше!

Гонза сорвался с места, как паровоз, и задержал экономову жену на середине двора. Теперь шел бой за секунды. Я наблюдал, вытаращив глаза, как Гонза увивается вокруг экономовой жены. Если он не уговорит ее, через полминуты эта ведьма будет здесь и у Ненчо не хватит даже времени отправить петуха обратно на сковородку.

Да будет благословен Гонза!

Клянусь, он уговорил ее и вот уже возвращается с ней на огород, а тем временем на исходе девятая минута. Словом, через семнадцать минут основательной варки Ненчо вынул петуха из котелка, сунул его на сковородку, закрыл раскаленную духовку, и, прежде чем экономова жена вошла в кухню, петух успел даже красиво зарумяниться. Экономова жена опрометью бросилась к духовке. С испуга она даже забыла о нас и, лишь облив жаркое соусом, она смутилась и начала врать:

— Это для ее милости, нашей барыни… У них в господской кухне плохая тяга…

Мы в ответ ей ни гу-гу, уставились, словно немые, все четверо на наш котелок. Братцы, какой запах пошел через некоторое время после того, как Ненчо бросил туда все овощи! У нас потекли слюнки. У экономовой жены тоже! Она глотала слюну так, что за ушами у нее далее пищало, и облизывалась, как кошка на сметану. Гонза подсунул Ненчо еще шесть помидоров, принесенных им по собственной инициативе, и при этом шепнул:

— Можешь высказать свои пожелания, старуха для нас все сделает! Я пообещал, что мы научим ее скрещивать томат с картофелем, чтобы урожай был и на земле и под землей!

Ненчо и в самом деле возмечтал:

— Эх, хорошо бы еще маслом заправить! Брусок для навара, капуста для густоты, свекла для цвета, сельдерей с морковкой для вкуса, а для нежности нужна еще заправка!

И знаете, эта ведьма-лакомка только из алчности дала нам масла. Ненчо подождал, пока похлебка хорошенько уварится, попробовал, посолил, поперчил, натер чесноку, добавил красного перцу и затем с благоговением вынул, вытер носовым платком и протянул экономовой жене еще тепленький брусок:

— Госпожа Винтишкова, это вам на память за вашу доброту!

Мы так наелись, что чуть не лопнули; экономова жена не отставала от нас. Эта бесстыжая тварь попросила даже вторую тарелку. Нам не следовало больше наливать ей похлебки, это была роковая ошибка. Как только экономова жена зачерпнула поглубже, она вдруг увидела в ложке… петушье сердце!

Ненчо не учел, что Винтишкова положила сердце и печень внутрь петуха. Она посмотрела на ложку, для пущей уверенности откусила кусочек сердца и вдруг вскочила, как ужаленная:

— Ах вы, шваль, воры!

Так мы наше брусковое чудо и не доели до конца. Брусок эта ведьма швырнула нам вслед на двор, — удивительно, как она не прошибла голову Вашеку. Но даже и после одной полной тарелки супа мы прониклись такой самоуверенностью и таким жизненным оптимизмом, что в тот же вечер со скандалом взяли расчет у Лизлерки.

Это была первая история. Вы смеетесь над тем, что мне повезло с похлебкой. Я расскажу вам еще одну историю, теперь уже без бруска и без всякого чародейства. Вот эту вторую похлебку я не забуду до конца жизни.

Во время войны я угодил на принудительные работы в Германию и там с одним приятелем, неким Михалем из Больших Карловиц, сговорился улизнуть домой. Нам здорово повезло, и после одной бомбардировки мы сбежали. Но куда же было деваться? Михаль мне говорит:

— К себе домой, в Дашицы, ты лучше не езди, там тебе можно спрятаться разве что в вербах на Лабе, а в Пардубицах гестаповцы хуже собак. Поедем-ка ко мне в Бескиды, в горах никакой дьявол нас не разыщет.