Знамя

— Учится, Михаил Константинович, — отвечал я уверенно.

— Ну, посмотрим… Придет время, возьмем город штурмом, а потом проэкзаменуем старика.

Пятого мая на рассвете наш отряд, увеличившийся за последние недели до четырехсот человек, действительно взял город штурмом. Немецкий гарнизон был разбит. Большинство солдат сдалось буквально в нижнем белье. Только эсэсовцы, застигнутые на вокзале при посадке в вагоны, ожесточенно сопротивлялись, отстреливаясь из тяжелых пулеметов. Мы передали город под охрану революционной гвардии, которая была наскоро сформирована из рабочих и мелких ремесленников под руководством коммунистов. Затем мы мобилизовали все грузовики и помчались на юг вслед за отступающими эсэсовцами, которые поджигали деревни и убивали женщин и детей километрах в пятнадцати от города. Четыре дня, вплоть до девятого мая, мы вели жестокие бои с беснующимся нацистским зверьем.

Благодаря военному опыту капитана Олексинского и геройской отваге Михаила Константиновича, появлявшегося в самых опасных местах и личным примером воодушевлявшего изнуренных бойцов, мы совершили чудо: разбили эсэсовцев, силы которых вдвое превосходили наши. Мы выгнали их из деревни, положили конец их злодеяниям. Учтите, что добрая половина наших людей не обладала никакой военной подготовкой, что многие из нас вначале считали эсэсовцев какими-то неуязвимыми существами, что эти профессиональные убийцы обладали значительно большим количеством вооружения… Но с Михаилом Константиновичем мы не знали ни страха, ни усталости. Его пламенная энергия, его ненависть к врагу вливали героические силы в сердца наших неопытных, но мужественных ребят. Девятого мая в три часа дня мы уничтожили последнюю эсэсовскую шайку.

Стрельба в лесу прекратилась. Изредка только раздавались единичные выстрелы.

Штаб капитана Олексинского расположился на опушке леса, на холме, покрытом низким кустарником. Этот холм называли «Виселичным». Как рассказывали старожилы, полтораста лет назад императорские мушкетеры повесили здесь сто зачинщиков крестьянского бунта.

Километрах в четырех от нас по открытой местности пролегало большое шоссе. Даже простым глазом было видно, как в беспорядке бегут по нему расстроенные автомобильные и танковые колонны фашистов. Они устремились на юго-запад, к американцам. Капитан Олексинский, не отрывая бинокля от глаз, изучал положение. Нам было ясно, что наша задача еще не выполнена и что мы должны ударить по бегущему врагу…

Внезапно Олексинский, отличавшийся невозмутимым спокойствием даже во время тяжелых боев, взволнованно вскрикнул. Мы рвали друг у друга из рук трофейные бинокли.

— Наши! Наши! — кричал Олексинский.

Мы, затаив дыхание и еле держась на ногах, смотрели на шоссе. На дорогу вырвалась мощная колонна серо-зеленых могучих танков с красными флагами на башнях, налетела на задние немецкие машины и с ходу, словно железным кулаком, буквально сметала их с дороги. Фашисты в ужасе сами съезжали в канавы, пытались бежать в поля и луга. Но советские танки, не замедляя хода, расстреливали в упор панически разбегавшихся нацистов.

— Ура! Ура! — кричали мы, чуть не плача от радости, махали шапками и приветствовали русских залпами в воздух.

Никто из нас не заметил, что Михаила Константиновича не было среди нас. Только когда два автоматчика молча поставили у ног Олексинского самодельные березовые носилки, мы разом глянули на них, и сердца наши пронзила острая боль.

Наш комиссар в своей вылинявшей гимнастерке лежал на березовых светло-зеленых ветках с простреленным животом и безжизненно повисшими руками… Какой-то нацистский дьявол пустил в него из укрытия длинную очередь. Глаза Михаила Константиновича были широко открыты, на губах застыла его обычная приветливая и вместе с тем гордая улыбка.

— Смотри, дорогой…

 — капитан Олексинский приподнял комиссара и приложил к его глазам бинокль.

Видно было, как умирающий собрал все свои силы, чтобы еще раз посмотреть.

— Красное… — прошептал он; казалось, ему стало легче.

Он выскользнул из рук капитана, голова его упала на березовые листья. Последнее, что он увидел в своей жизни, было победоносное знамя его родины.

Крестьяне из освобожденных деревень хоронили павших товарищей на своих маленьких кладбищах. Но комиссара мы хотели похоронить в нашем городе. Капитан разрешил нам. Мы обили деревенскую телегу новыми липовыми досками, покрыли павшего чехословацким флагом, который дал нам деревенский учитель, и, окружив этот катафалк двумя рядами автоматчиков, направились по полевым дорогам в город.

Несмотря на то что этот день, 9 мая 1945 года, был самым торжественным и радостным днем в истории нашей родины, днем окончательного освобождения и начала новой жизни, мы возвращались домой с влажными глазами и жгучей болью в сердце.