Знамя над рейхстагом

В город возвращались беженцы. Длинные очереди выстраивались у немногих открывшихся продовольственных магазинов и у солдатских кухонь. Нам приходилось кормить лишенное продуктов питания население германской столицы — без этого оно не выдержало бы голода. На улицах звучала немецкая и русская речь…

Берлинцы все пристальнее приглядывались к нашим людям. Конечно же взгляды были разные: и покорные, и заискивающие, и затаившие плохо скрытую ненависть. Но все чаще мы читали в этих взглядах неподдельное удивление. Поведение победителей не укладывалось в сознании немецкого обывателя, сформированном под воздействием настойчивой фашистской пропаганды. Русские не резали, не грабили, не мстили за бесчинства германской армии на советских землях, — наоборот, они кормили тех, кого как будто бы должны были считать своими смертельными врагами.

То были дни, когда начался посев первых семян дружбы между советским и германским народами.

Мы привыкали к тому, что вокруг стояла тишина, что нас не поднимали по тревоге, что ежеминутная угроза смерти ушла куда-то в небытие. Только по ночам нам все еще снились неприятельские атаки и свист горячего металла над головой. Впрочем, эти сны приходили к нам и много лет спустя…

9 мая, когда вся наша страна праздновала День Победы, у нас в дивизии тоже состоялось празднество. Мы провели парад, на котором присутствовал командир корпуса. Потом для офицеров организовали банкет.

— Ну, Василий Митрофанович, — обратился ко мне Семен Никифорович Переверткин, — сколько раз ты пригублял, а пить отказывался, говорил, что после победы выпьешь. Вот и настал твой черед. С победой!

И я, кажется, впервые за все эти четыре года выпил и первую, и вторую…

12 мая к вечеру мы вдруг получили приказ срочно выступить на северо-запад и расквартироваться в районе бывшей охотничьей дачи Геринга. Причиной этой передислокации послужило то, что район Берлина, в котором мы находились, по договору с союзниками становился оккупационной зоной англичан.

Начались спешные сборы. Тогда-то и сняли мы с купола рейхстага наше Знамя. Оно стало овеществленной частицей истории. И я с благоговением смотрел на боевой стяг.

В нескольких местах Знамя было пробито осколками, потемнело от пыли и копоти, алая краска поблекла от солнца и весеннего дождя.

Только теперь мы на его полотнище вывели: «150 стр. ордена Кутузова II ст. Идрицк. див.». В тот день мы еще не знали, что накануне Верховный Главнокомандующий подписал приказ, которым нашей дивизии присваивалось наименование Берлинской. Перед тем как отправлять Знамя на Парад Победы в Москву, к имевшейся на нем надписи было добавлено: «79 С.К. 3 У.А. 1 Б.Ф.». В окончательном виде, если не прибегать к сокращениям, это читалось так: «150-я стрелковая ордена Кутузова II степени Идрицкая дивизия 79-го стрелкового корпуса, 3-й ударной армии, 1-го Белорусского фронта».

Ночью мы выступили в поход. Днем достигли маленького городка Гросшенебека. Отсюда до конечной цели нашего пути было совсем недалеко. Но мы решили остановиться здесь, чтобы произвести рекогносцировку в районе дачи Геринга и наметить места для расположения каждой части. Дача Геринга находилась в лесу. Собственно, это был не один какой-то дом, а целая группа великолепных, разного стиля вилл.

Солдаты разбили палатки меж деревьев. Начатая в Берлине боевая учеба продолжалась. Ну совсем как в лагерях где-нибудь в центре России. Но лес, напрочь очищенный от бурелома, шикарная вилла, спальня на втором этаже, некогда принадлежавшая госпоже Геринг, — все это ежеминутно возвращало к действительности. И теперь, когда война осталась позади, сердце все чаще сжимала неудержимая боль и тоска по дому.

29 мая в два часа ночи меня поднял с постели телефонный звонок. В трубке я услышал голос Федора Яковлевича Лисицына:

— Василий Митрофанович, поздравляю от души!

— С чем?

— С высоким званием Героя Советского Союза! Очень рад за вас.

— Спасибо, Федор Яковлевич, спасибо, большое спасибо… — отвечал я начальнику политотдела армии, не находя от волнения других, более выразительных слов.

Днем от поздравляющих не было отбоя. Особенно взволновало меня поздравление, полученное от Михаила Ивановича Калинина. Это приветствие из самой Москвы тронуло до слез. Трудно передать те чувства, которые испытал я, узнав о награждении высшим боевым отличием.

Вскоре мы проводили в Москву на Парад Победы Неустроева, Сьянова, Егорова и Кантарию. Вслед за ними выехал Зинченко. Ему тоже предстояло пройти по Красной площади. А мы тем временем перешли в небольшой городишко Ной-Руппин.

Как-то я сидел на крыльце возле штаба. Вдруг увидел, что ко мне через двор решительно направляется какая-то дама.

— Вас волен зи, фрау?.. — начал было я и осекся. Женщина засмеялась:

— Да какая же я фрау, товарищ генерал?

— Фу ты, Вера, а я было не признал тебя в платье! Ведь в первый же раз вижу тебя не в гимнастерке! Зачем пожаловала?

Да, это была Вера Кузнецова, штабная телефонистка, старательный и пунктуальный рядовой боец.

— Я к вам, товарищ генерал, по личному делу пришла, за советом.