Знание-сила, 1997 № 03 (837)

Больше трансцендентного! Светлой памяти Марья Юрьевна Барановская говаривала: «Учитесь отходчивости у природы». А уж она- то находилась в Бутырки, набедовала там в очередях. Я ведь про Ярославль говорю. Помнишь, как Петр Дмитриевич забрался на колокольню центрального собора и сказал: «Взрывайте вместе со мной!» И спас, черт возьми! Вот человек! А сейчас?! Кто сейчас на такое способен?! Звезды на небе и те другие. Обозначилось созвездие Водолея, которое никогда не было видно. Что уж говорить про людей! Мелкота... А в Москве? Послал телеграмму Сталину! Додуматься надо. Василий Блаженный уцелел, а сам... Куда ворон костей не заносит... Пять лет возил тачку.

— Восемь,— уточнил Мокей Авдее вич.

— Что ты заладил: восемь да восемь?! — взвился Маэстро.— Как будто цифр больше нет! — И продолжил перечисление подвигов Барановского.— А Параскева Пятница в Чернигове! Это же страсти... Страсти по Матфею. А помнишь, когда Барановский восстанавливал Крутицкое подворье, как ты таскал ему кирпичи со всей Москвы? Как снесут памятник архитектуры, Миклуша туг как тут... А старинный кирпич — это вам не теперешний. Ни много ни мало восемь килограммов! На себе возил сей государственный прах. Можете представить, как общественное остроумие поддерживало его на всех перевальных пунктах. Однажды на Собачьей площадке рушили особняк, и Мика явился за маркированными кирпичами. Как водится, на ночь глядя. Тут Миклушу заприметил дворник. И Маэстро, потирая руки, преображается в старого испытанного осведомителя. Он даже воздух вынюхивает:

— Ага-а. Подозрительная темная личность. На развалинах... Видать, кладоискатель. Али буржуй недобитый, наследник кровопийских капиталов. Отщепенец, вражина, шпион. Ну я те покажу, как обирать рабочую власть! Что в таких случаях делает средний российский обыватель?

— Звонит в милицию,— подсказывает кто-то.

— Правильно. Через несколько минут бедного Мику сцапали — и в фургон. А потом целую ночь он доказывал, что ни о каком кладе знать не знает и никакого плана дома у него нет как нет. Ему, конечно, не верят,— продолжает Маэстро,— уж очень подозрительная борода да и вся внешность... служителя культа. Но, увы... Доказательств нет. Отпустили. Кажется, взяли подписку о невыезде...

Маэстро улыбается. Ему приятно смотреть на молодые лица слушательниц. Их и на свете не было, когда крушили Собачью площадку... А он до сих пор слышит глухие удары чугунной бабы, которой гpoмили стены. Роспись, мозаика, лепка — все пошло прахом. Как дрова, кололи кружевную деревянную резьбу, диковинные водолеи, камины... Львиная голова с торчащими прутьями лежала у ног Маэстро. Бум... бум... бум... Раскачивание бабы напоминало движение колокола, какого-нибудь «Сысоя» в две тысячи пудов. Но звук?.. Тупой, короткий. Особенно варварский, когда Маэстро думал, что у Симеона Столпника, церкви неподалеку, тоже стоит экскаватор... Ждет... Теперь-то известно, если бы не Петр Дмитриевич Барановский с помощниками... Кто-то из них залез в ковш — не дал работать, кто-то кинулся в Министерство культуры — выбивать охранную грамоту. Прибыла власть, сам глав-бум-бред-моссовета, махнул на маковки, венчавшие когда-то на короткое супружество крепостную актрису Жемчугову с графом Шереметевым, и процедил сквозь зубы: «Раздолбали бы к черту... Все церемонитесь... Пару дней поорут и заткнутся». Церковь молчала. С тех пор как в ней заочно отпели Шаляпина, здесь не служили. Древний камень не мог ничего открыть взору профессионального разрушителя.

Если бы не Барановский, не красоваться Столпнику на пригорке, нерукотворному даже с аляповатыми крестами.

И мысли о Барановском возвращают Маэстро к началу рассказа.

— Как раз в ту пору я встретил Миклушу в Крутицах. Щека подвязана, нечесаный, драный... Собака к ногам жмется... А мой братец — шутник страшный — решил разыграть помощников Барановского. А кто ему помогал? Школьники, студенты, рабочие... Все добровольцы, люди наивные, романтики... Вот братец и пристал к Мике: «Спустись-де в подвал, вденься в цепи, а я напугаю живым Аввакумом». Мика было согласился, направился в Аввакумову темницу, но Марья Юрьевна Барановская сказала: «Не обижайте Мокея Авдеевича. Это несчастнейший человек!».

Последний хранитель

И вот этот «несчастнейший человек» однажды раскинул передо мной настоящий пасьянс — пачку открыток, предлагая назвать запечатленных на них.

По крупным печальным глазам я сразу узнала Рахманинова, по беззащитному озябшему виду — трогательного Велимира, трагический красавец в старинной солдатской шинели не мог быть никем, кроме Гаршина...

— Недурно,— подбодрил старец.

Жесткие черные морщины на вызывающе белом челе — Эдгар По, щегольской живописный берет принадлежал Вагнеру, а крошечная японская фрейлина — конечно же, сама... Леди японская проза, создательница «Гэндзи»...

— Выше всяких похвал!

Испытание продолжалось.

Надменный орлиный холодок, заплаканные глаза — это Бунин, взъерошенный старик с колючим пронзительным взглядом — Лесков, хрестоматийно расхристанный, в больничном халате — Мусоргский...