Знание-сила, 2000 № 07 (877)

А вот для других животных характерен хорошо известный и среди людей тип заботливого мужа. У некоторых разновидностей обезьян потомков воспитывает, как правило, самец, так же как и у ряда австралийских птиц на яйцах сидит не самка. В национальном парке Кении подобное явление наблюдается у самцов страусов нанду. Самец королевского пингвина в течение трех месяцев согревает яйцо в складках живота. Когда птенец появляется на свет, герой-отец приветствует его полузамерзшим.

На первом месте – муравей

Кто-то чувствует дискомфорт, когда на него просто мушка сядет, другие жалуются только на укусы комаров, но уж когда пчела или оса в кого-то жало засадит, то боль просто непереносима. А между тем укол осы -детская игрушка по сравнению с укусами некоторых других насекомых.

Американский биолог Джастин Шмидт составил болевую шкалу, на которой распределил «степень приятности» для человека действий насекомого. На первом месте стоит южноамериканский муравей, укус которого в течение двенадцати часов создает ощущение, будто в жилах течет раскаленный свинец. Не уступает ему и находящийся на втором месте в списке костариканский комар; он выстреливает в глаза своих жертв чрезвычайно едкую жидкость.

Ядовитая крошка

Если вы всего лишь двухтрех сантиметров длиной, но так же ядовиты, как голубой древолаз, то вам не стоит бояться врагов. Даже если какое-то живое существо не испугается яркой, остерегающей окраски этой лягушки, оно будет отравлено смертельным ядом, который выделяет ее кожа.

Вооруженная таким прекрасным защитным устройством, лягушка не прячется, а нахально путешествует среди бела дня по тропическим лесам Бразилии, Гвианы и Суринама.

Растения в этих лесах дают этим лягушкам достаточно воды, собирающейся в листьях после дождей, чтобы обеспечить хороший старт их головастикам. Однако в высшей степени ядовитый секрет, выделяемый кожей этих лягушек и компенсирующий их хилое телосложение, стал страшным оружием в человеческих руках. Индейцы собирают этих лягушек и смазывают их ядом наконечники своих стрел. Из духового ружья, заряженного отравленными стрелами, можно поразить даже очень сильное животное из засады на дереве в считанные секунды.

Лучше не встречаться

Оказывается, яд южноазиатской змеи, ленточного крайта, или памы, в двадцать три раза сильнее яда королевской кобры! И все же королевская кобра считается более опасной, и не только потому, что иногда бывает агрессивной по отношению к человеку и даже преследует его (особенно около своего гнезда). Депо в том, что это самая крупная из ядовитых змей. Отдельные экземпляры достигают длины более пяти метров! При укусе она выпускает огромную дозу яда (примерно 500 миллиграммов), в десять раз большую, чем крайт, и в сто двадцать раз больше того количества, которого достаточно, чтобы убить человека.

На кооперативных началах

Современные птицы появились на Земле очень давно, примерно 40 миллионов лет назад. К этому времени тяжелый зубастый клюв древнейших птиц археоптериксов (возраст их останков. найденных в Баварии, определен в 140 миллионов лет) адаптировался в более легковесный, исчезли зубы, появилось множество различных форм.

Каких только клювов не увидишь в наши дни! Но, пожалуй, одни из самых удивительных – клювы новозеландской разноклювой гуйи. Дело в том, что у самца и самки этого вида они… разные! У самца клюв довольно толстый, короткий и прямой, очень удобный для долбления дерева, а у самки – тонкий, длинный и изогнутый, приспособленный к поиску насекомых в самых узких щелях и трещинах на деревьях, недоступных клюву самца. Поэтому эти птицы искали пищу совместно, как бы на кооперативных началах. Ни у каких других видов такая особенность больше не отмечена. Но почему «искали»? К сожалению, последнюю гуйю видели в 1907 году. И скорее всего столь странный вариант адаптации птичьего клюва уже утерян навсегда.

ЗА СТРОКОЙ ШЕДЕВРА

Аркадий Мурашев

Лошадиная фамилия (о кентаврах «Визапурах»)

Активно действовало на российской политической арене, в общественной и культурной жизни огромной империи вполне обозримое число семей, родов, кланов. В комментариях к романам и документах разного рода то и дело мелькают знакомые имена. Он? Нет, по времени не подходит, наверное, племянник, а может быть, внук…

Век уходит, а девятнадцатый и вовсе отодвигается далеко-далеко, закрывается от нас; скоро имена, которые пока еще на слуху, станут иероглифами ушедшей культуры. Останутся лишь те, кто вписал свое имя кровью или золотым пером, – вершины гор затонувшего материка. Уже и сейчас лошадь Вязопуриха, в которую был влюблен бессмертный толстовский Холстомер, известна больше, чем давший ей имя Визолур, интерес к которому просыпается лишь при известии о громких связях: Ганнибал, Грибоедов, Врангель.

Но пока еще плотная ткань истории не растворена едким временем, и, восстанавливая, оживляя ее, мы можем вдохнуть живой аромат ушедшей эпохи.

…Вязопуриха… понюхала мерина и вздохнула.

Вздохнул и мерин… Лев Толстой. «Холстомер. История лошади»