Знание-сила, 2000 № 10 (880)

Прямо в колыбельку сына-внука-племянника-деверя-шурина придворного всего каких-нибудь сто лет назад планировал Указ Его Императорского Величества о зачислении дитяти в пажеский корпус (или в гусары, или еще в какое- нибудь весьма престижное место). Никому это не казалось странным, тем более – несправедливым: политическая элита воспроизводила себя традиционным, веками испытанным способом. В этом не столь уж многочисленном сословии все друг друга знали с детства, получали примерно одинаковое воспитание и образование, готовились – или не готовились – к служению Отечеству. И даже когда разное понимание сути такого служения выстраивало их на Дворцовой плошади друг против друга, они все равно оставались людьми одного круга, говорящими на одном языке, резервом власти, который мог быть востребован, как только изменится ситуация.

Какая же институция на развалинах сословного общества взяла на себя задачу воспроизводства политической элиты? Социолог Лев Гудков уверен, что это – современные университеты.

Выпуская ежегодно n-е число физиков, лириков, врачей, инженеров, юристов, экономистов и историков, университеты воспроизводят вполне определенную профессиональную и социальную структуру общества и одновременно слегка ее трансформируют: новые специалисты порождают новые сферы деятельности с тем же успехом, как и, наоборот, новые сферы порождают новых специалистов. Тем более что научная деятельность, эти новые сферы порождающая, сосредоточена тут же, в университетах. Любое колебание пропорций в подготовке профессионалов разной специальности через несколько лет отзывается в общественной, политической и экономической жизни общества.

Здесь вырабатывается единый язык национальной – и транснациональной – культуры. Один из первых в Европе современных университетов, Геттинген, начал с осуществления немыслимого культурного проекта: в XVIII XIX веках этот университет создавал национальную культурную элиту для еще несуществующего национального сообщества – до объединения Германии было еще достаточно далеко, не было ни единого языка, ни государства, ни общей национальной культуры со своей «классикой». На рубеже XX и XXI веков университеты Великобритании, Франции, США создают единое культурное пространство западного мира, без всяких войн присоединяя к этому ареалу все новые и новые территории, управляемые их выпускниками.

Традиционные свободы распространяются не только на отношения университетов с государством и спонсорами: ни те, ни другие не имеют права вмешиваться во внутреннюю жизнь заведения. Студент свободен по отношению к преподавателю: он сам определяет не только свою будущую специальность, но и набор предметов, и самих преподавателей. Профессора обязаны вести научную работу, а их нагрузка позволяет им постоянно обновлять курсы и видеть каждого отдельного студента. Способность не только к самостоятельной интеллектуальной работе, но и к принятию решений, к выбору – может быть, главный и единственный общеобязательный навык, приобретаемый в современном университете.

Таковы основные принципы, на которых стоит современный западный университет; он может учить, создавать, выпускать лучше или хуже, может в этом году прославиться одной какой-то кафедрой, а через несколько лет – другой; он всегда стремится сравняться с лучшими, известными на весь мир: Оксфордом и Кембриджем, Сорбонной, Гарвардом и Йелем, и он всегда верен этим своим родовым принципам, без которых тут же перестает быть университетом.

Воту нас нет университетов. Вообще. Ни одного. У нас есть учебные заведения получше и похуже, а университетов нет и никогда не было. Наша система высшего образования создавалась для реализации социально-антропологического проекта большевиков по выведению нового человека. Она его до сих пор и выводит.

Российский университет буржуазный по форме, социалистический по содержанию: как и повсюду, здесь есть студенты и преподаватели, много разных факультетов, есть даже призрак академической автономии (начальство избирается коллегами лишь по рекомендации вышестоящих инстанций, каковыми рекомендациями якобы можно и пренебречь) и призрак науки (на «вузовский сектор науки» в начале девяностых приходилось не более 4-5% научных работников России).

На самом же деле, это обычное советское учреждение: бюрократическое, жестко иерархизированное, работающее на цели, которые формируются вне его стен, «в высших сферах», не допускающее критики своей бюрократической верхушки, не зависящее ни от требований рынка труда, ни от предпочтений студентов. «Отсутствие правил контроля над бюрократической пирамидой и смены ее управляющей верхушки неизбежно ведет к рутинизаиии преподавания и его общей провинциализации»(Лев Гудков).