Знание-сила, 2001 №03

«Вот я к кому вам советую зайти – к Ивану Кузмичу Покучаеву. Оне обей с женой партийные. Он работал инструктором райкома партии в райкоме. И вот им потребовалась квартира там. Квартиры не было. По соседству есть деревня – пустовал один дом. Там жила одна старушка, а она уезжала к дочке и соседке оставила ключ и не велела никого пускать в квартиру. Ну, их с помощью начальства районного поселили в этот дом. Оне мало время жили, потом у их начало чудить в этом доме. Говорит, сядем за стол, только нальет хозяйка супу или чего – грязный вехоть налетает в тарелку. Пойдут на кухню что- нибудь делать – откуда-то полкирпича падает иль чего. И оне решили это дело заявить: что что-то тут такое есть – никого не видим, а кто-то туг ворочаит. Созвали из милиции сотрудника. Он приходит; «Ну что тут у вас делается?» Он только, значит, разделся – ему налетел сырой грязный вехоть по шее. Он все это бросил, сейчас хватается за пистолет и кругом. А дверь-то закрыта, нигде никого нет. Он оделся – и прощай. Они решили заявить прокурору. Прокурор сам пришел… Уселись за стол. Так тожо – полкирпича в тарелку бякнуло с сажей, со всем, дак он только и обедал! До свиданья, говорит, делайте чого хочете. Оне партейны обей. Оне ушли. Та хозяйка, что дала ключи, тому что стребовали, мне, говорит, наказано было никого пускать, и я вам сказала, что не дело делаете. Хозяйка не велела пускать. Вот такие бывальщины. Никого не видали они».

(Записано от Громова А.А., 1918года рождения, село Кренетово).

Партийность становится «двигателем сюжета» не только в быличках.

«Мужик вот, делала женшчина-та всё, чево там, в положении сделаетсе да и выкинет, а он был партейной, мужик-от, и хоронил, она молодая была-то, у ей два выкидыша было, ли оборт ли сделала. Ко- Ша ей опускать в могилу-ту, у ёво партейный билет был в кормане, в пинжаке. Он всё клонитсе, да партейный-от билет и выпадет к ей в гроб. Там закрыли, не заметили, закрыли, дак всё. Ён потом, партийный билет-ог, надо было итти на собрание, он пришел, да и говорит; «Я потерял и я , говорит, знаю, где потерял. На кладбище упало в могилу». Ну, розрыли, он туды слез, крышку-ту отворотил; а говорит, пришел в церковь-ту и говорит: «Я наделал, говорит, много ipexy». А какой, говорит (священник), грех? – А я, говорит, сошел, а две лягухи сидит на ей. В гроб как забралисе? А ему батюшко и сказал: «Это не лягухи, говорит, сидели, тебе показалисе, это ветъ ейны дити». Это она своих дитей к себе забрала».

(Записаноот Конториной З.И., 1918 года рождения, село Хотеново)

ИЗ АРХИВОВ

Фрида Зарудная

Крестный ход 1921 года

Двенадцатилетняя девочка с пятью младшими братьями и сестрами, старой няней и молодой домработницей оказалась главой семьи: отец, инженер Зарудный, – в Японии, мать, историк по образованию, арестована большевиками в Омске, где семья застряла по дороге к отцу. Девяностолетняя женщина на склоне лет в Бостоне вспоминает во всех деталях и нюансах переживания той десятилетней девочки: редкий случай, когда дальнейший опыт был настолько иным, а память сердца столь ясной и твердой, что ощущения восьмидесятилетней давности сохранились в полной чистоте, без искажений позднейшими наслоениями.

Благодаря этому мы вместе с ней можем вернуться в 1921 год и увидеть все детскими глазами.

Арест 16 февраля 1921 года

Мама пришла поздно, и дети накинулись на нее каждый со своим: и что случилось за день, и жалобы, и рассказы о новых успехах.

Маня принесла подогретый суп и кашу; пока мама ела, она слушала, отвечала на вопросы, утешала, одобряла. Было уже поздно, и маме удалось уговорить всех лечь спать. Ей самой надо было еще приготовиться к завтрашним урокам.

Мама все еще сидела при свече за письменным столом, когда громкий стук в дверь разбудил Маню. Два человека в штатском и в сапогах и трое солдат в шинелях и остроконечных красноармейских шапках с ручными фонарями в руках быстро вошли и безо всяких объяснений начали шарить по комнатам, растаскивая мебель, будя детей, заглядывая в углы. Кто-то зажег керосиновую лампу. Маня и няня закутали в одеяла испуганных детей и бледные от волнения сидели на кроватях. Мама совершенно спокойно отвечала на все вопросы. По-видимому, пришедших интересовал больше всего ее письменный стоп, стоявший вплотную к моей кровати. Человек в штатском вытаскивал ящики и высыпал содержимое на стол, на котором росла куча бумаг, писем, маминых записей и фотографий. Он вырывал карточки из альбомов, тех старинных с красивыми переплетами и овальными вырезами для фотографий.

Я вспомнила, что мама как-то показала мне фотографию человека, которого она однажды спрятала в подвале во время обыска. Мама тогда сказала: «Я не должна хранить эту карточку, но так жалко ее уничтожать, ведь я не знаю, удалось ли ему спастись». Я напрягала зрение, чтобы различить лица на фотографиях, – я увидела ее!