Знание-сила, 2004 № 09 (927)

Это звучит нелепо, абсурдно, говорил Никифоров, но будет доказано со временем. А прежде наука игнорировала проявления оттуда, из потустороннего мира. Но может оказаться, что это — другая форма жизни, и они с этой — взаимопроникаемы...

О "странных совпадениях", "сигналах-знаках", которые тебе будто подает кто-то, он выразился так: "Ну и что? Если вам подают знаки, значит, считают, что поймете".

Разумеется, я спросил у Никифорова о том свете, с которым он работает: что там?

"По ту сторону смерти никакой тайны нет, — ответил он, — не стоит выеденного яйца. Но живым не дано это знать. Это закон природы. Раз природа так поступает, в этом ее мудрость. Ее мудрость от необходимости".

"Почему нам не дано знать, что находится за чертой? Разве ваши способности не противоречат сказанному?" "Нет, — отвечает он, — я же человек. Но с помощью генной памяти и интуиции могу догадываться, что там, за чертой".

"Что же?"

Никифоров не ответил.

"Но связь с миром духов, — продолжал я выпытывать его, — это же за чертой?"

Никифоров подумал.

"По-настоящему за чертой будет находиться человек, когда он действительно умрет. По-настоящему он не возвращается в этот мир, в крайнем случае — через вселение во что- нибудь. В это я могу верить, ведь есть же круговорот воды в природе... То же, по всей видимости, происходит с душой и телом человека. Но я не умирал..."

"Будьте осторожны со словом "шаман", если будете писать, — предупреждал меня Никифоров. — Я знаю, какое к этому отношение в России: шаман — это шарлатан, сумасшедший. Но это чушь. Шаманы — это носители мудрости, люди, близко стоящие к природе, к природе человека.

"Слово, — говорил Никифоров, — очень опасное оружие. Потому что за словом идет действие. Якуты говорят:

"Слово — это стрела". А шаман — это человек, владеющий силой слова".

Вместо заключения

"Ну, и что дальше?" — спрашиваю я Бугаева, прекрасно зная, что. Дальше я соберусь и улечу в Москву, а он останется в Якутске со своими шаманскими школами.

"Если только отслеживать тенденции, можно ни к чему не прийти, — говорит Бугаев, — но если задать людям какие-то образцы, в эту сторону и пойдут тенденции. Только надо, чтобы они сами пришли к этим мыслям, мотивировать их на высказывание".

Ну, вот начали постепенно. Семинары, сборы, проекты с учителями — постепенно сформировалось на уровне сельского педагогического сообщества, что национальная школа — это школа по способу деятельности.

"А сеть как возникла?"

А когда начал работать с первой из своих "этношкол", уже размышляя к тому времени о языке, шаманах и прочее, подумал: а нельзя ли создать сеть школ?

И, как всякий якут, начал осторожно прощупывать. К одной школе прибавилась другая, еще несколько, потом Геннадий Решетников стал замом начальника управления, и решили работать со всем улусом и одновременно выходить на другие...

Идея, которую называешь "моя", обречена на смерть. Идея, которую называем "наша", может выжить. Одна из причин, почему он пришел к идее национальной школы, а не школы Бугаева. Да это и вернее.

Школа Барыса, школа Эрнста и Изобеллы, школа Руслана и Ильи — каждая школа неповторима, а все вместе — сеть, в нее входят сорок шесть школ из шести улусов (примерно 10% сельских школ Якутии) плюс шесть очно-заочных центров, нужных для того, чтобы ученики, выполняя индивидуальные проекты, входили в соприкосновение с культурой. Постепенно одни проекты порождают другие...

Меняются президенты и министры, а с ними — политика. Когда школа перестраивается по политике, а не по самой жизни — это не перестройка и не модернизация, а перелом тазобедренного сустава.

Чтобы этого не случилось, надо самим перестраиваться по жизни.

Вообще-то мне повезло с Бугаевым и К°. У якутов не принято столько говорить, а тут на целую книгу.

Вернусь домой, сяду писать, и это будет моя якутская ходьба. Я напишу книгу, и мне будет сниться обнаженный берег реки, вечная мерзлота. И сухое дерево, на которое шаман прикрепил стрелу, указывая направление.

Может быть, существуют, как у Лобачевского, параллельные миры, которые пересекаются. Обыкновенно мы этого не замечаем, но некоторые чувствуют, а есть такие, кто и видит.

Но когда человек умирает, он переходит в мир иной в зависимости от того, как жил в этом. Если, говорят, чересчур грешил, душа не находит покоя и, пытаясь вернуться туда, где уже живут другие, стучит, скрипит, требует, чтобы освободили ее место, и уходит опять блуждать. А если человек был в этом мире не ангелом, а просто человеком, оставившем о себе добрую память, его тело уходит в землю, а душа в верхние миры, где нет памяти и сознания о прошлой жизни, но есть полное слияние с высшим духом, из которого мы выходим и куда возвращаемся. Только сгусток энергии, данный нам от рождения, отделяется от нас, чтобы когда-нибудь позже воплотиться во что-нибудь другое, может быть, в цветущее дерево или в подснежник.

А пока этот сгусток в тебе, он должен реализоваться.

Превратиться в энергию. Осуществить то, ради чего ты появился на свет, — не для жизни же в потемках, искривления природы и собственного позвоночника.