Знание-сила, 2008 № 02 (968)

Живое тело тоже не оставляли в покое. Какие бы соображения за этим ни стояли: эстетические, мистические, медицинские (вроде профилактического удаления считавшихся вредными миндалин) или сугубо практические (скажем: амазонки выжигали правую грудь, чтобы не мешала лук натягивать), но практически каждая культура предписывала, с той или иной степенью радикальности, что-то с ним делать — как-то менять его природой данное состояние. В древности на Балеарских островах, в Южной Америке, в устье Дона и в Закавказье деформировали детям черепа. На Фиджи и острове Пасхи удлиняли ушные раковины так, что они касались плеч. Знатным китаянкам вплоть до совсем недавнего времени бинтовали ступни, чтобы не росли: это считалось красивым. Не сладко приходилось в разных культурах зубам: женщины майя их подпиливали, чтобы те были «как зубья пилы»; австралийцы-аборигены перед вступлением в брак — выбивали, чтобы лицо было похоже на «темные дождевые тучи». Прокалывали и растягивали губы; деформировали или удаляли нос; вырывали язычок мягкого неба; растягивали шею и опускали грудную клетку; изменяли разрез глаз; татуировали все, что только можно.

И все это — потому, что тело перенасыщено смыслами: мифологично изначально и по определению. Даже в тех культурах, которым кажется, будто они об этом не помнят.

Оно вообще — хотя бы уже в силу неустранимой антропоморфности восприятия человеком мира — «самый универсальный из всех символов». Оно может быть прочитано — да всегда и прочитывалось — как аббревиатура мироздания в целом.

Древние были уверены, что, изучая тело-микрокосм, можно получить представление о мире-макрокосме. Но ведь и сегодня пересказать смыслы, соотносившиеся с телом в разные времена — совершенно то же, что пересказать историю человеческой культуры: разные линии и темы этой истории оно связывает в единый узел.

Более того: каждый из этих сюжетов имеет непосредственное отношение к каждому из нас. Ведь, как справедливо замечает Этинген, «каждый анатомический факт любой читатель может найти у себя. Только из-за этого стоило написать книгу!»

А.Л. Янов.

Россия и Европа. В 3-х книгах. — Книга вторая: Загадка николаевской России.

— М.: Новый хронограф, 2007.

Вторая книга трилогии известного историка и политического публициста Александра Янова посвящена эпохе Николая I. За событиями второй четверти XIX века автор обнаруживает характерные и не слишком привлекательные черты русской истории, сформировавшиеся задолго до Николая I и в известной степени сохраняющиеся по сей день. Приводимые Яновым параллели с современными политическими событиями впечатлят любого неравнодушного к судьбам своей страны читателя, даже далекого от размышлений об отечественной истории. Однако автор не стремится убедить нас в том, что история повторяется, а пытается понять, как найти выход из этой «дурной бесконечности».

Мы планируем опубликовать главу из этой книги в одном из номеров 2008 года.

История извне и изнутри

История и повествование: Сборник статей. — М.: НЛО, 2006,

600 с. — (Научное приложение. Вып. LVI).

Владимир Иллерицкий.

Советская историография отечественной истории: очерки развития историографии истории СССР (1917-1960 гг.).

— М.: РГГУ, 2006,180 с.

Памяти Владимира Евгеньевича Иллерицкого: Интеллектуальная культура современной историографии. Сборник статей.

— М.: РГГУ, 2006, 246 с.

По моим давним наблюдениям, особенно хороши бывают книги, которые, подбираясь случайно, укладываются в некоторый ряд и, будучи положены рядом друг с другом, открывают нечто неожиданное в природе предмета, о котором в них идет речь. Так вот, в данном случае одна книга — о многообразных источниках, из которых растет так называемая история. Другая — о том, как ее пишут историки; о правилах, по которым они это делают.

«История и повествование» — сборник исследований российских и финских ученых о том, как на разных уровнях переживается, проговаривается, становясь самим собой, исторический процесс: в стихах и прозе, в личных сиюминутных записях, не предназначавшихся чужим глазам, и в монументах, поставленных нарочно для того, чтобы все видели их вечно. Как толковали современники войну с Наполеоном, каким казалось себе европейское общество в эпоху между двумя мировыми войнами... Словом, все то, что назовут историей — и опишут в научных трудах — только впоследствии, когда все переживания как таковые уже забудутся. И уж конечно, потомки увидят в этом совсем не то, что вкладывали туда современники.