Зодчие

И редкий год проходил без того, чтобы татары, подстрекаемые лютыми врагами Москвы – турками, не налетали на Русь либо с востока – из Казани, либо с юга – из Крыма, либо сразу с двух сторон. Орды крымчаков и казанцев жгли, грабили, уводили в плен множество людей. А случались такие лихие годы, когда татарские властители, сговорившись между собой, входили еще в сношения с литовцами, и те помогали татарам разорять Русь.

Русские женщины пугали непослушных детей в колыбельках страшными словами: «Татарин идет!» – и дети, дрожа, затихали. Это в те времена сложилась пословица: «Незваный гость хуже татарина».

Под страшной угрозой жила тогда Русь, и всякий ее житель, вплоть до самого бедного, заморенного боярским гнетом крестьянина, понимал, что не может страна мирно развиваться до тех пор, пока не исчезнет опасность татарских нашествий хотя бы на самой протяженной и беспокойной ее границе – восточной.

Изнывавший под бременем бесчисленных налогов и повинностей, русский мужик только одну повинность выполнял с охотой; и эта повинность была – вступление в ряды войска для защиты родной земли от набегов татар. Миролюбивый по природе русский человек не хотел ссор с соседями, но когда эти соседи не признавали правил общежития, он вставал во всей своей силе, чтобы их утихомирить.

Между русскими и татарскими владениями пролегала почти незаселенная полоса шириной во много десятков верст.

Булат рассказал Андрею, что главная оборона от татар проходит по Оке – от Нижнего Новгорода до Серпухова, далее спускается к Туле, а там поворачивает к Козельску. Оборону эту составляют укрепленные города и большая, быстрая река Ока. Не везде ее можно перейти, а на бродах построены острожки, понаделаны засеки и завалы, и при них стоят сильные караулы. А еще за несколько сот верст к югу, за самыми дальними русскими поселениями, бесстрашно выдвинувшимися в южную степь, с весны и до поздней осени ходят сторожевые заставы.

– Называются те заставы сторожами, – говорил Булат, – и ставятся они в таковых местах, где б им нападающих воинских людей можно было усмотреть. На холмах сидят, а кои на высокие дубы взбираются и там, аки птицы, гнездятся. А держатся сторожа бережно, станы постоянные не устанавливают и костры большие не раскладывают, дабы их татары издали не выглядели. И где в полдень стояли, на том месте не ночуют, а на иное переходят…

Глаза Голована горели восхищением. С юной отвагой он подумал, что хорошо было бы с верными товарищами скакать на быстром коне по степям, подкарауливать хитрого врага и сражаться с ним, оберегая русскую землю.

– А коли увидят сторожа нехристей, то бьются с ними?

– Коли мало ворогов, бой начинают. Ну, а в случае большая сила идет, то в отступ уходят и костры запаливают, чтобы своим весть подать.

– Далеко ли от костра дым видать?

– Ведь костры цепочкой до самой Москвы наготовлены, и сидят возле них денно-ночно старички немощные, вроде меня, – пошутил Булат. – Набежит татарва на Русь, а в Москве полки снаряжаются злых недругов встречать…

– Хорошо, учитель, удумано!

– Хорошо-то хорошо, да земля наша русская безмерно велика. Грани наши на коне за год не объедешь. Вороги же в войне опытны и на ратные хитрости способны. Тут малым отрядом тревогу подняли, а сами в ином месте тучей прорвутся на Русь. Вот попробуй, сдержи их…

Место для стоянки выбрали глухое, укромное. Маленькая полянка спряталась в стороне от дороги, в лесной чащобе, и на окраине полянки прозрачный родник. Огня разводить не стали. Поужинали быстро, лежали смотрели на погасавшее над головой небо.

Булат неторопливо рассказывал о детстве, о том, как он учился зодческому делу. В который раз слушал Андрей повесть о юных годах учителя, и она не надоедала ему, как не наскучивает ребенку старая, знакомая, но милая сказка.

– Сиротой я остался по девятому году, – неспешно повествовал Булат. – У нас тогда в Суздале полгорода от повальной хвори вымерло. Из милости приютили меня чужие люди. Известно: горькому Кузеньке – горькие песенки. Хлебнул я напасти, покуда не вышел в года… Благодетели скоро спихнули меня с рук: отдали в ученье по каменному делу. О ту пору великий князь Василий Иванович много старался об строительстве города и надумал Кремль новыми стенами обнести. Много требовалось работников, вот и наша артель суздальцев пошла в Москву.

Доставалось мне от каменщиков: тот щелкнет, тот толкнет, тот подножку даст… Только и слышишь: «Никитка, подай! Никитка, принеси! Никитка, сбегай!..» А у Никитой всего две ноги, хоть и был я проворен. Сунешь хозяину не тот скребок – по затылку долбанет, замес приготовишь жидкий – жди таски немилостивой… Что старое поминать! Не так мое ученье шло, как твое. Сие не в похвалу себе говорю, Андрюша… Но пришла и ко мне удача. Про Ермолина, славного строителя, я тебе рассказывал не единожды. Много русских людей обучил Ермолин строительному искусству; был средь них и Феофан Гусев. Тот Феофан и заприметил меня, как я с ношей по мосткам бежал, подозвал, поговорил. Сметка моя и усердие по нраву Гусеву пришли, и сказал он мне: