Зодчие

– Много, много, государь! Пороху наготовили в достатке, есть и пушки и пищали… И еще одно тайное дело открою, как верный слуга твой, государь: оберегай свое войско, на него засада спрятана…

Камай рассказал, что знаток военного дела хан Едигер не запер все войско в городских стенах. В окрестных лесах укрылась сильная рать – тридцать тысяч отборных воинов под предводительством храброго батыра князя Япанчи. Эта рать будет нападать на русских с тыла, беспокоить налетами и, не принимая решительного боя, наносить короткие, но сильные удары.

Царь отпустил Камая и тотчас собрал воевод.

С общего приговора установили расположение войск вокруг осажденной Казани.

Дружина царя осталась на Царевом лугу, близ Булака, вытекающего из озера Кабан. Севернее стал Сторожевой полк воеводы Василия Серебряного, а еще дальше, при слиянии Булака с Казанкой, – полк Левой Руки с воеводой Плещеевым. Князь Ромодановский с Запасным полком расположился за тинистым Булаком, на левом его берегу. Хан Шиг-Алей с касимовскими и темниковскими татарами занял берег озера Кабан. Все эти силы преграждали казанцам путь к Волге, на запад.

С востока стал на обширном Арском поле Большой полк Воротынского и Ертоульный полк Троекурова.

С севера сторожил город полк Правой Руки Андрея Курбского и Петра Щенятева.

Город обложили надежно – трудно было в него и одиночке пробраться; а о приходе подкреплений нечего и думать.

За долгие дни похода царь Иван Васильевич основательно обдумал план осады. Вести дело по старинке молодой полководец не хотел. Он твердо решил, что не уйдет из-под Казани без победы.

Ворота:1 – Муралеевы; 2 – Елабугины; 3 – Збойлевы; 4 – Кайбацкие; 5

– Арские; 6 – Царевы; 7 – Ногайские; 8 – Крымские; 9 – Аталыковы; 10 – Тюменские.

Воеводы получили приказ: каждый воин должен приготовить бревно для тына[153] – защищаться от вражьих стрел и пуль. Каждый десяток обязан сплести туру – передвижное укрепление из хвороста, наполненное землей.

Воеводы поеживались, выслушивая распоряжения, сулившие много хлопот. Но царь удивил их еще больше. Он ввел новый порядок боя: ни один воин не должен бросаться на врага без воеводского приказа и ни один воевода не смеет поднимать полк без царского повеления. Таким приказом Иван Васильевич положил конец беспорядку прежних войн, когда каждый воевода делал в битве что хотел.

* * *

В одну из ночей разразился ураган. Царский, крытый серебряной парчой шатер сорвало и унесло невесть куда. На Волге свирепые валы затопляли берега, крушили лодки с хлебными и огнестрельными припасами и многие из них потопили.

Робкие потеряли голову и подумывали об отступлении. Нашлись злопыхатели, предвещавшие еще более страшные бедствия.

– Погубят нас казанцы злым чарованьем! Уж и стихии ополчились на воинство русское! Сие еще милостиво, что только ветр, и гроза, и молонья! А скоро низведут на нас бесовские силы глад, и мор, и трус,[154] и останутся кости русские в незнаемой басурманской глуши…

В числе воевод, советовавших царю уйти из-под Казани, хотя осада продолжалась всего три дня, оказался и Курбский.

Потомок ярославских князей, богатейший вельможа древнего рода, Андрей Курбский люто ненавидел царя Ивана. Московские князья представлялись ему похитителями той власти над государством, которая, по мнению Курбского, должна была принадлежать ярославским князьям. Но свою ненависть Курбский глубоко прятал под личиной дружбы, и все те злобные и желчные слова, которые хотел бы князь Андрей бросить в лицо царю, до поры до времени таились на страницах его дневника. Они стали известны много лет спустя, когда Курбский изменил родине и сбежал к врагам, в Литву.

Пока Курбский довольствовался тем, что давал Ивану советы, исполнение которых повредило бы планам и намерениям Ивана Васильевича.

Явившись к царю утром после бури, Курбский нарисовал ему такую ужасную картину бедствий, которые якобы ожидают русское войско под Казанью, что Иван Васильевич, сначала слушавший воеводу со вниманием, невольно рассмеялся:

– Эк, бедняга, как тебя ночная буря перепугала! Что ж, ежели так страшно тебе оставаться под Казанью, езжай на Русь, в свои поместья, я тебя здесь держать не буду. И чтоб тебя, сохрани боже, дорогой кто не обидел, крепкую охрану дам, – ядовито добавил царь.

Лицо князя Андрея побагровело от стыда и сдержанной ярости.

– Я это не к тому говорю, государь, – дрожащим голосом сказал Курбский, – что за себя боюсь: я твою драгоценную особу хочу предохранить от несчастья.

– Ты о моей драгоценной особе не беспокойся, – насмешливо возразил Иван Васильевич, – я о ней сам пекусь сколько подобает.

Курбский всегда вспоминал об этом разговоре с чувством унижения и бессильного гнева. Не забыл о нем и Иван, и когда он впоследствии отвечал Курбскому на его широковещательные эпистолии,[155] присылаемые из Литвы, он гневно напоминал князю о его малодушии под Казанью.

Отвергнув советы прекратить осаду, царь Иван решил действовать твердо. Послал в Свияжск и в Москву за новым припасом, а сам находился при войске неотлучно и теснил татар все крепче.

* * *