Зодчие

- Да, я за Москву, - бесстрашно согласился Камай. - Я хочу уберечь от несчастья и себя и вас. Покоримся Москве без войны: не будем без нужды губить наших людей!

Поднялся шум. Возражая Камаю, люди старались перекричать друг друга. Выделился резкий, пронзительный голос Аликея, ярого противника Москвы:

- Царь Иван уже пробовал идти на нас, да ни с чем ушел!

Камай не смутился - он был смел и искусен в спорах:

- Что урусы ушли, этим хвалиться нечего. Зима какая, была? На Волге лед весь покрылся водой, урусы в полыньях пушки потопили, людей потопили, потому и не дошли до нас...

Рассудительный голос Камая-мурзы остался одиноким. Послышались насмешливые возгласы:

- Камай-мурза трус!

- Баба!

- Робкому баранья голова двойной кажется!

Сеид водворил тишину и обратился к звездочету:

- Что ты скажешь, достопочтенный? Ты, наверно, вопрошал звезды?

Кудай-Берды, польщенный всеобщим вниманием, важно погладил красную бороду:

- Звезды враждебны Москве! Звезды говорят, что если урусы сунутся под Казань, им придется убираться с позором!

В глубине души сеид стоял за примирение с Москвой, но он видел, что виднейшие вожди партии гиреевцев хотят продолжения борьбы. Однако важнее, чем мнения собравшихся в его дворце вельмож, были для Кулшеряфа указы, получаемые им из Стамбула. Эти указы предписывали ему, сеиду, разжигать непримиримую вражду к Москве. И между строк указов, написанных в многословной и витиеватой восточной манере, Кулшериф читал угрозы. Он ведь и сам в юности учился в Стамбуле, он хорошо понимал, что значит воспротивиться приказаниям турецкого султана, тени аллаха на земле. Веревка, кинжал, яд все пускали в ход исполнители повелений султана, когда они наказывали ослушников его воли...

Заканчивая курултай, сеид против своей совести предложил: ханом возгласить Утемыш-Гирея; царством править ханше Сумбеке и избранному совету во главе с уланом Кощаком; Москве сопротивляться всеми силами.

Большинство собравшихся приняло эти решения с громкими возгласами одобрения.

Музафар-мулла был мрачен: он не знал, радоваться ли ему, что отец спасся от гибели, или горевать о том, что высокий сан первосвященника и на этот раз ускользнул от него.

Оказавшийся возле Музафара управитель Джафар-мирза, точно подслушав мысли юноши, шепнул с коварной насмешкой на безобразном, рябом лице:

- Не печалься, эфенди, твое от тебя не уйдет!

Музафар с изумлением посмотрел на горбуна, а тот исчез в толпе.

* * *

Утром следующего дня глашатаи объявили народу о кончине Сафа-Гирея.

Перед ханским дворцом собралась многотысячная толпа. После шума, ссор и драк верх взяли гиреевцы. Ханом был провозглашен младенец Утемыш, правительницей - Сумбека.

Сафа-Гирею устроили торжественные похороны.

* * *

Улан Кощак послал гонцов с письмом в Крым и к турецкому султану, просил совета и помощи. Письма попали в Москву: гонцов перехватили русские казаки. Смущенный Кощак и советники, желая оттянуть время и лучше подготовиться к борьбе, отправили Ивану Васильевичу мирную грамоту. Царь не поверил татарам: они легко давали обещания и не стеснялись нарушать их. Они и перед этим порвали договор с Москвой: не выбирать хана без царского согласия.

Московская рать выступила во второй поход против вероломной Казани 24 ноября 1549 шда.

Глава XV

ВТОРОЙ ПОХОД

У жен Кулшерифа появилась новая прислужница; звали ее Хатыча. Бойкая баба никого не боялась, по-русски говорила, как по-татарски.

Хатыча оказалась искусной сплетницей. На женской половине, где обитательницы изнывали от безделья, Хатыча чувствовала себя прекрасно: сплетничала, подслушивала, ссорила и мирила, получая подарки за услуги.

Старый Никита привлек особенное внимание любопытной Хатычи. Она пыталась подольститься к нему, но без успеха.

Тогда она принялась за Дуню. Хатыча сумела приворожить неопытную девушку. Выведала историю Булата, узнала, что он искусный зодчий, что не раз возводил в городах крепостные стены.

Простодушная девушка, думая сделать деду приятное, восхваляла его знания и способности. Хатыча изливалась в похвалах.

Открытие Хатычи имело неожиданные последствия.

С Никитой вдруг заговорил управитель, который до того не замечал старика.

- Здравствуй, уста!125 - начал он с коварной улыбкой на изуродованном оспой лице.

- Какой я уста! - возразил Булат.

- Э-э, теперь знаем! Скрывал, что ты уста-баши, большой мастер, строитель. Нехорошо делал, старик, очень нехорошо! Садовник сделался. Какой ты садовник, когда ты зодчий!

"Это проклятая Хатыча сведала у Дуни и меня выдала!" - подумал Никита. Вслух же сказал:

- Зачем мне говорить?

- Ты хитрый старик! - Косые глаза горбуна смотрели на Булата злобно. Молчал - боялся, наверно, что заставим мечети строить? А вот не укрылся от нас, уста!

* * *

После смерти Сафа-Гирея Булат повеселел.

"Смута у басурман надвигается! - с надеждой думал он. - Может, перемена будет... Эх, кабы наши понагрянули!"

Но месяц проходил за месяцем и уж наступил новый, 1550 год126, а русские пленники не видели облегчения своей доли.

- Что слышно? - шептались они в укромных уголках. - Сумбеку-ханшу не сбираются столкнуть?