Зоя Космодемьянская

— Очень, мамочка. А была… — Зоя запнулась, помолчала. — Я хочу поступить на курсы медицинских сестер. Поможешь достать мне нужные справки?

— Но, Зоя, ты ведь еще школьница…

— Помнишь, мы обучались оказывать первую помощь пострадавшим и раненым? Начальные знания у меня есть.

Любовь Тимофеевна подавила горестный вздох: если Зоя приняла решение, переубедить ее трудно. Одна надежда: пока Зоя поступит на эти курсы, пока будет учиться, может, что-то переменится к лучшему.

Через два дня, собрав документы, Зоя снова надолго уехала в город. Сначала в райком комсомола — в который уж раз. Таких, как она, желавших попасть на фронт, здесь было много. Зое объяснили, что набора на курсы медсестер пока нет, а больше девушек никуда не берут. «Ты работала на заводе «Борец»? Учеником токаря? Вот и иди, работай на оборону!»

Поняв, что в райкоме ничего не добьешься, Зоя ушла. Но отправилась не на завод, а в городской комитет комсомола. Ей было известно, что там тоже много желающих сражаться с фашистами. К секретарю, который занимается добровольцами, стоят длинные очереди. Но другой возможности нет, придется и ей постоять, дождаться.

— Космодемьянская, — услышала она, наконец, свою фамилию.

После сумрачного коридора кабинет показался ей очень светлым. Белые шторы на окнах были подняты. На стене — большая карта.

Секретарь МК пожал Зое руку, предложил сесть. Как и думала девушка, разговор начался с расспросов: кто она, где родилась, куда выезжала, давно ли вступила в комсомол.

Зоя отвечала быстро, стараясь подавить волнение, — ведь решалась ее судьба. Пальцы помимо воли вертели пуговицу, но девушка заметила это только тогда, когда перехватила взгляд секретаря. «Еще подумает, что я очень нервная», — мелькнула в голове мысль, и Зоя заставила пальцы успокоиться, положила руки на колени и потом все время следила за ними.

Теперь вопросы сыпались один за другим, быстрые и разнообразные.

— Какой язык знаешь?

— Немецкий.

— Что такое азимут?

Зоя ответила.

— В цель стреляла?

— Неплохо.

— А с вышки в воду прыгать не боишься?

— Не боюсь!

— А с парашютом?

— Тоже.

— Сила воли есть?

Зоя чуть заметно улыбнулась. Ей еще никогда не приходилось так лестно говорить о себе. Но что поделаешь…

— И сила воли есть, и нервы у меня крепкие.

Секретарь помолчал немного, еще раз внимательно посмотрел на девушку, и Зое показалось, что он подавил вздох.

— Люди нам нужны. На фронт, значит, хочешь?

— За тем и пришла.

— Трудно на фронте. Ты, между прочим, во время налетов где бываешь?

— Я? На крыше. Бомбежки не боюсь. — И, чтобы разом пресечь все вопросы, Зоя добавила решительно: — Вообще ничего не боюсь!

— Ишь ты, какая смелая, — сказал секретарь. — Ну иди, подожди в коридоре. Соберутся товарищи, поедем в Тушино прыгать с парашютом.

Зоя вышла. От возбуждения она не могла сидеть, ходила по коридору. Конечно, легко было говорить там, в кабинете, что она ничего не боится. На самом-то деле все куда сложнее. Вот сейчас нужно будет прыгать с самолета. Если и будет страх, Зоя, конечно, постарается побороть его. А вдруг не выйдет? «Чепуха! Прыгают же девушки!» — успокаивала она себя.

Когда секретарь снова вызвал ее и спросил: «Готова?», без колебаний ответила: «Готова!»

Она думала, что сразу отправится на аэродром, но вместо этого секретарь принялся рассказывать, какие тяготы ожидают ее.

— Ты должна ясно представлять себе, на что идешь, — закончил он.

— Я готова, — повторила Зоя.

— Иди домой, обдумай все хорошенько.

Только в коридоре вспомнила девушка о прыжке с парашютом.

«Да это же он просто так сказал, испытать хотел», — поняла она.

Зоя была довольна этим разговором. Но впереди предстоял еще один, не менее трудный разговор — с мамой.

Домой возвращалась в темноте. Тихими и безлюдными казались улицы. Нигде ни полоски света. Октябрьский мороз сковал грязь, подернул лужи тонким ледком.

Возбужденная, раскрасневшаяся вошла Зоя в комнату. Шуры не было дома. Любовь Тимофеевна сидела за столом, что-то писала, встретила дочь тревожным, вопросительным взглядом. Окна были занавешены, тепло и уютно было в комнате. Сняв пальто, Зоя шагнула к маме и обняла ее:

— Мамочка, я иду на фронт!

Любовь Тимофеевна отозвалась не сразу. На лице ее резче проступили морщинки. Зоя поняла, что мама боится разрыдаться, ласково взяла ее руку.

— А ты… сумеешь? — произнесла Любовь Тимофеевна. — Ведь это очень тяжело. Очень…

— Сумею, мама.

— Почему именно ты? — Любовь Тимофеевна медленно подбирала слова. — Ведь тебя не призывают, от тебя ничего не требуют.

— На моем месте ты сделала бы то же самое. Я не могу иначе.

Да, Любовь Тимофеевна знала, что поступить по-другому Зоя не способна. Но ведь она мать, как же ей отпустить свою девочку в неизвестность, может быть, даже на гибель?!. Она искала доводов, способных остановить, удержать Зою. Искала и не находила.

— Достань мне, мама, красноармейский мешок, который мы с тобой сшили. И чемоданчик. Надо готовиться. Только ты никому не говори, куда я еду. Даже Шуре. Это большой секрет. Скажешь, что собираюсь к дедушке в деревню.