Золя

Читатели с любопытством ждали появления нового романа. Что еще преподнесет им Золя после «Мечты»? Может быть, автор «Ругон-Маккаров» навсегда отошел от «грубого реализма»? Или повторится история со «Страницей любви» и вслед за «сиропным» романом появится новая «Нана»? Железная дорога! Не думает ли писатель прийти на помощь железнодорожникам, как пришел на помощь шахтерам, крестьянам?.. Только немногие друзья знали замысел Золя. И то в общих чертах. Лет пять тому назад Гонкур, со слов Золя, записал: «Железная дорога» — роман об одной станции, полной движения, и монография о человеке среди этого движения, и какая-то жизненная драма, — этот роман сейчас еще ему не ясен». А еще раньше, лет десять тому назад, Поль Алексис вместе с Золя наблюдали движение поездов по Нормандской линии, которая проходила рядом с домиком в Медане. Облокотившись на перила широкого балкона, Золя вглядывался в сумерки и ждал появления очередного состава. «Знаете, — говорил он Алексису, — я вижу в глубине пустынных полей, похожих на ланды, одинокий маленький домик сторожа, на пороге которого можно иногда заметить женщину, встречающую поезд зеленым флажком… И вот там, на краю свата и одновременно в двух шагах от чудовищного непрекращающегося движения железной дороги, от непрерывного потока жизни, проносящегося и никогда не останавливающегося, мне чудится драма, простая и глубоко человечная, драма, заканчивающаяся какой-нибудь ужасной катастрофой, вроде столкновения двух поездов, устроенного из-за личной мести…»

А совсем давно, еще при империи, был задуман роман «О судебном мире». Когда в 1873 году план серии уточнялся, Золя сделал следующую пометку: «Судебный роман (железные дороги) — Этьен Лантье». Вот с каких пор зрела идея этого произведения.

«После «Мечты» я хочу написать совершенно иной роман…». «Человек-зверь» и по замыслу и по исполнению отличался не только от «Мечты», но и от других романов серии. Он напоминал скорее «Терезу Ракен» — ранний шедевр Золя. «Прежде всего изучение наследственной преступности» — слова из «Наброска» к роману, не оставшиеся втуне. На этот раз писатель не позволил социальным проблемам заслонить проблему физиологическую. Он действительно отдался изучению связи наследственности, и преступности. В центре романа Жак Лантье. Не Этьен, как предполагалось раньше, а Жак. Имя этого персонажа не найти на генеалогическом древе, которое было приложено к «Странице любви». Его пришлось придумать задним числом и наградить Жервезу еще одним сыном. Жак несет в себе тяжелый груз наследственности Маккаров. Он одержим манией убийства и в конце концов совершает преступление, закалывая ножом свою возлюбленную Северину.

Поставив в центре романа Жака, Золя как бы попирал законы типического, уходил от реализма. Его главный персонаж исключителен. Таких, как он, можно разыскать скорее в учебнике по психопатологии, чем в повседневной жизни. Эдмон Гонкур был во многом прав, когда записал следующие суровые слова: «Романы вроде «Человека-зверя», романы такого сорта, какие фабрикует сейчас Золя, романы, где все от начала до конца — плод выдумки, измышления, сочинительства, где действующие лица являются чистыми или грязными выделениями мозга автора, где и не пахнет пристальным изучением настоящей человеческой природы, — такие романы не представляют для меня в настоящее время никакого интереса».

Так думал Гонкур, но были и другие суждения: «Нет уж, поверьте, это написал поэт. Его огромный и простой талант творит символы. Он порождает новые миры. Греки создали дриаду. А он создал свою Лизон. Неизвестно еще, какому из этих двух созданий отдать пальму первенства, но оба они бессмертны» (А. Франс); «Надо, наконец, решиться принимать Золя таким, каков он есть… он поэт, проникающий в самые темные глубины человеческого существа» (Жюль Леметр)

; «Золя, как истинный Пигмалион, оживляет своих Галатей, сделанных из руды…» (Эдмон Лепелетье). Пусть ворчат Ренан и Думик, Понмартен и Гонкур — Золя доволен. В этом противоречивом произведении что-то есть, что-то новое и значительное. Недаром молодой Бунин в письме к В. В. Пащенко, сообщая, что роман произвел на него «очень сильное действие», заключает: «Вообще во многих местах только описания, а не изображения. Но в общем сильное, тяжелое впечатление. Великий он все-таки писатель».