Золотая девочка, или Издержки воспитания

Последний урок

Они шли, улыбаясь и печатая шаг, и слаженно орали «Вернись в Сорренто» на итальянском, потом «Сулико» на грузинском, потом «перелезли» на испанский и вдохновенно исполнили «Avanti, popolo». Им уступали дорогу, и пропустив странную, красиво поющую группу, долго смотрели вслед. А они шли и радостно пели «Аванти, пополо, ала рискосса бандьера росса, трибунфера!» («Вперёд, товарищи, гори над нами победы знамя, свободы знамя!»)

Они исполнили практически весь репертуар школьного хора (хор раз в неделю, расписание на стенке, каждый переписывает свою партию – сопрано первый голос, альты и контральто – переписывают партии сопровождения.

Получалось красиво, и после нескольких репетиций (то есть, занятий), хор пел «как настоящий». Можно выступать. Они и выступили – на тротуаре, как уличные музыканты. Свою партию каждый помнил наизусть. Хор из восьми человек пел на ходу, на тротуаре, заменявшем сцену, ноги отбивали ритм… Много было перепето песен, жаль хоровик не слышал, как применили полученные знания его ученики.

Платье для фламенко

Теперь расскажу о том, за что извинялся Отар и почему так смеялась Ирина Львовна. Но сначала о дне рождения – ведь Маринэ исполнилось шестнадцать.

Экзамен по сольфеджио сдавали несколько групп в один день, у каждой группы своё время. Маринэ боялась опоздать и поглядывала на часы. Часы ей подарил на шестнадцатилетие Арчил Гурамович, которого Маринин папа зачем-то пригласил в гости и который «припёрся» с огромным букетом роз и прелестным платьем в красивой коробке (кроме платья, в коробке была кукла, в огненно-красном платье с воланами), в таких платьях принято танцевать фламенко. Платье для фламенко у Маринэ было, бледно-голубое, а ей хотелось красное. Откуда Кобалия об этом узнал?

Подарки на этом не кончились, Арчил Гурамович извлёк из кармана пиджака (оделся как на свадьбу, выпендрился, тоже ещё мачо!) плоскую коробочку.

– Открой. – Маринэ открыла и ахнула: на красном бархате лежали золотые часики с усыпанным блестящими искорками циферблатом.

– Ой, это мне? С камешками! Горный хрусталь? Фиониты?

– Угадала. Ты, я смотрю, и в камнях разбираешься, и танцуешь, и на рояле играешь… Тебе цены нет! – рассыпался в комплиментах Кобалия, и Маринэ застеснялась, словно сморозила глупость.

Ничего глупого она не сказала, почему все улыбаются? (Глупость она всё-таки сморозила – камешки оказались бриллиантами.

Маринэ никогда не видела часов с бриллиантами, и с чего бы Кобалии дарить ей такие подарки, он же не родственник). И теперь она поглядывала на сверкающие «фионитами» часики, боясь опоздать на экзамен. Она приехала за полчаса до начала, в коридоре никого не было, двери классной комнаты были закрыты, напротив маялся Отар. Маринэ кивком поздоровалась и приготовилась маяться вместе с ним, но Отар молча показал ей на дверь.

– Рано же ещё, – сказала ему Маринэ. Тогда он молча (не хочет с ней разговаривать? Опять морду набили в секции?) поднёс к её лицу руку с часами. На часах было три пятнадцать.

Гашмагеба (грузинск.:ярость)

– Иди, Маринэ, тебя она впустит, ты же отличница, а меня выгнали… Славка списать дал, а Ирина Львовна углядела… Ну, что застыла? Ступай, сказал! – и подтолкнул её к дверям.

–Так рано же ещё… На моих без двадцати, рано ещё, – повторяла Маринэ, уже поняв, что часы безнадёжно отстали, а она безнадёжно опоздала…

Не тратя времени, Отар по-хозяйски взял её за плечи (правое, сломанное, не сжимал, держал осторожно), подвёл вплотную к дверям и открыл. Маринэ ахнула: группа писала диктант…

– Извините, Ирина Львовна, у меня часы отстали, простите пожалуйста… – бормотала Маринэ, пробираясь к своей парте. Парта оказалась занята: на Маринином месте сидел незнакомый паренёк. Группа тоже была незнакомая. «Да это же другая группа! Та, которая перед нами сдаёт, а мы после них…» – дошло наконец до Маринэ. Сволочь Отар! Шутки шутит с ней. «Да что он себе позволяет!! Да я ему…»

– Метревели, хватит сладко мечтать о мести («Но – как она догадалась?»), выйди и закрой за собой дверь. Позволь группе спокойно написать диктант! – строгим голосом сказала Ирина Львовна. Маринэ кошкой выметнулась за дверь.

– Отари! Шени дэда ватирэ! Сирцхвилиа… («Отар, так твою мать… стыдно!»

– Притормози, доехала уже, – оборвал её Отар. – Женщина не должна такое говорить мужчине, и чтобы я не слышал больше…

– А я не женщина, мне восемнадцати ещё нет, мне можно! – выкрикнула Марина в лицо Отару. – А ты… если был бы мужчиной, промолчал бы и притворился, что не понимаешь. Эх, ты! С гор вчера спустился…