Золотая девочка, или Издержки воспитания

Больше всего ей нравилось сольфеджио («сольфеджио» в переводе с итальянского означает пение по нотам), потому что там была хорошая компания и можно было развлечься (о том, как они «развлекались» и что по этому поводу думали преподаватели, расскажу чуть позже).

Бабушка Этери

На летние каникулы её каждый год отправляли к троюродной тётке отца в Леселидзе, где у Маринэ было много друзей. В посёлке жили абхазы, грузины, осетины, украинцы и эстонцы, и взрослые называли Леселидзе интернациональным. Дети на национальность не смотрели, игры были общими, непонятные слова объясняли и вполне понимали друг друга, умудряясь знать несколько языков и изъясняться на всех.

У бабушки Этери (которая, собственно, не была Маринэ бабушкой) был свой дом на краю посёлка и большой тенистый двор, в котором росли бабушкины любимые гладиолусы и сиренево—лиловые ирисы. И огород был, и виноградник. Во дворе росло алычовое деревце и несколько хурмин (летом хурма ещё зелёная, незрелая, вырастет, когда Маринэ здесь уже не будет, уедет домой, в Москву), грядки с чесноком, луком и зеленью, за домом – виноградник, в котором поднимались по шпалерам виноградные жилистые плети, а внизу, вдоль шпалер, росли помидоры – места хватало всем.

Ещё во дворе был колодец-журавель, и Маринэ нравилось доставать из него воду, хотя это было нелегко: в высоком прыжке Маринэ взлетала на колодезный журавель и повисала на нём, сложившись пополам (она умела это делать – вперёд, вжимая колени в лоб и обхватив ладонями стопы, и назад, почти касаясь затылком икр, что было совсем уж невероятным зрелищем для поселковой ребятни и исполнялось на бис).

Маринэ весила непозволительно мало для девочки её возраста, журавель упрямился, не хотел поднимать из колодца ведро, а потом не хотел опускаться, но Маринэ не сдавалась и в конце концов научилась. Это была «война ласточки с журавлём», как шутила бабушка Этери.

Маринэ по привычке поднималась в половине шестого, к радости Этери, которой «внучка» помогала с огородом. Успевала и грядки выполоть, и гладиолусы полить из садовой лейки, и с подружками поиграть, и накрасить губы зеленой кожурой грецкого ореха (цвет держался несколько дней, хотя губы стягивало и жгло от йода, который был в ореховой шкурке. Но чего не стерпишь ради красоты!)

Ещё они с соседкой Маквалой и её близнецами Анзором и Анваром ходили в горы за ежевикой, и каждый раз набирали два трёхлитровых бидона. Ежевику съедали во дворе, за большим скобленым столом, запивая ягоды парным молоком. Маквала держала двух коров, бабушка покупала у неё молоко и делала творог, и не понимала, почему Маринэ категорически отказывается его есть и отчаянно мотает головой. Впрочем, сыворотку девочка пила с удовольствием – кисленькая, холодненькая, разбавленная колодезной водой, она незаменима в жару: питьё и еда одновременно.

Ещё они играли через ворота в мяч, по пять человек с каждой стороны, и наоравшись и напрыгавшись до изнеможения, отправлялись всей интернациональной ватагой к морю, прихватив с собой соседского Байкала – рыжую кавказскую овчарку, чистопородную и потому необыкновенно умную и воспитанную.

У Байкала своя история, которая заслуживает того, чтобы её рассказать: щенка, «грузинской» рыжей масти принесла в дом бабушка Маквалы. Свой поступок бабушка объяснила просто: она уже старенькая и скоро их оставит, а пёс вырастет и будет как память – о ней. И помощником будет незаменимым.

Так и случилось: бабушка умерла в том же году, а Байкал вырос красивым и умнейшим псом, сторожил дом и нянчился с близнецами, не позволяя им открывать калитку и хулиганить, но разрешая делать с собой всё, что им вздумается. Бабушкина памятка, рыжий мохнатый красавец Байкал, светлая тебе память.

Море было в двух шагах, от бабушкиного дома полчаса ходьбы. Перейдёшь Адлерское шоссе, держа Байкала за ошейник и чувствуя, какой он тёплый под густой и мягкой шерстью, – и вот оно, море! Купайся сколько влезет. Маринэ плавала как дельфин, и буйки замечала только когда плыла обратно.

Лёд не комильфо

Но лето кончалось, а вместе с ним «кончались» друзья, поскольку дома Маринэ было не до них, она ничего не успевала («Занимайся как следует, и в кого ты такая несобранная!»). С пятого класса в школе «пошёл» английский язык, который у Маринэ тоже «пошёл» и она самым серьёзным образом пыталась переводить Джона Китча на французский, тайком от всевидящих родителей. Получалось неплохо, и хотя дальше подстрочника дело не шло, Маринэ не отчаивалась. Ничего, потом получится.

В классе её любили – никто не мог перевести текст лучше, и Маринэ с удовольствием помогала одноклассникам, переводя оба заданных варианта, что называется, под копирку.

– Маринка, вот скажи, чего ты не умеешь? – спрашивала её соседка по парте, черноглазая Галя. Маринэ пожимала плечами и хмурила длинные брови.

– Машину водить.

– Ага, скажи ещё, что вертолёт не умеешь водить и самолёт. И катер!

– Самолёт не могу, а катер могу, я летом научилась. У Пятраса отец в яхтклубе работает, он Пятраса учил, и меня заодно научил.