Золотая моль

Перед сном Данилыч частенько приходил к ручью. Здесь хорошо думалось. Громадный, вздымающийся к небу крутой склон сопки, ровно шумевшая под колымским ветром тайга и далекие звезды — все настраивало на философский лад, успокаивало и утешало. Вся накипь дня с его казавшимися сейчас бессмысленными и ненужными никому суетой и дерганьем уходила прочь. Так под острым стальным лезвием рубанка падает на пол грязная стружка и обнажается живая розовая плоть дерева.

Или утренний ветерок унесет к морю серые дождливые облака, и небо засияет такими чистыми красками, которые только на Севере и увидишь.

Или любимая женщина сбросит одежду, и сердце замрет от восторга и нежности.

Данилыч здесь даже стихи писать стал на старости лет, чему немало удивлялся и над чем постоянно подшучивала жена.;

Подшучивать-то подшучивала, но листки с произведениями его собирала, переписывала в общую тетрадь, берегла, а в минуты семейных торжеств цитировала, да еще с комментариями:

— «Вот они пали, одежды, с шумом склоненных знамен… Бережна жадная нежность, но вострубила надежда, и восстает батальон». Это что еще за батальон? — грозно вопрошала она.

— Что ты, Сашенька, имел в виду?

Гости похохатывали, а она продолжала:

— «Я ли в поход не готов? Ночью, до боли прекрасной, слепишь ты телом атласным, юной своей наготой…» Старый хрыч — седина в бороду, бес в ребро!

— Прекрати, — пытался отнять тетрадку Данилыч, да не тут-то было.

И в этот вечер, рассеяно оглядывая берега Евражки, его извилистое русло, серебристой змейкой устремившееся к Колыме, Тимофеев вдруг вспомнил, что самые богатые пески старатели чаще всего находят именно на излучинах реки или ручья, там, где отбойное течение, с силой ударяясь в берег, меняет свое направление.

Ручей!

Не в порожках дело, а в изменении потока пульпы! Эстакада должна быть извилистой, зигзагообразной. Сталкиваясь с препятствием и резко меняя свое направление, пульпа на какое-то время останавливается, и золотые крупицы выпадают в осадок.

Эксперименты на полигоне ему были заказаны, но он смастерил опытный образец величиной в одну сотую натуры.

И доказал. Его промприбор, получивший название «Ручеек», повышал отход на сорок процентов.

Это не могло быть случайностью, и он убедил приисковое руководство попробовать. Тем более что работающие промприборы не надо было переделывать, их надо только доделать. Там, где кончалась основная эстакада, просто подсоединяли шлюз Тимофеева. И уже адресованное в отвалы золото оседало на его ковриках.

Монтажники ставили его шлюзы сначала с досадой на ненужную блажь начальства и этого придурка из бывших замов, потом — с удивлением и уважением.

Мелкое золото пошло в оборот!

Но еще два года воевал Тимофеев, чтобы защитить свой патент… Главным препятствием, к его изумлению, оказались ученые из ВНИИ-1, которые непосредственно занимались проблемами промывки, повышения ее эффективности. Ревность ли взыграла или то, что в соавторы их не догадался приисковый самоучка пригласить, но факт остается фактом: магаданские чиновники от науки не дали ни одного положительного отзыва о «Ручейке»!

А тем временем на приисках местные умельцы уже варили шлюзы Тимофеева.

Пришло время реформ. ГОКи и прииски рассыпались. Жизнь на Колыме потеряла всякий смысл, и Тимофеевы уехали в свою родную Москву на заслуженный отдых.

Изобретение Тимофеева почти кануло в лету.

Реанимировал его солнцевский урка Кузя. Торопясь по своим бандитским делам, на Ленинградском шоссе прямо напротив аэровокзала он подрезал тимофеевские «Жигули», да так неожиданно тормознул перед красным светофором, что «жигуленку» ничего не оставалось, как всей своей массой врезать в багажник иностранцу. Со всеми вытекающими последствиями: бампер, фонари, крышка — все всмятку.

За рулем «Жигулей» был сын Тимофеева двадцатилетний Максим.

Кузя был не один, и не успел ошарашенный Максим прийти в себя, как лишился и прав и паспорта. А вдобавок на него сделали предъяву за аварию в размере трех штук. Понятно, не деревянных.

И пригрозили:

— Адресок твой, лох, знаем. Сроку даем три дня. Баксы привезешь в два часа к метро «Баррикадная». Нет — включаем счетчик. Нет — закрутишься сам вместе со своими домочадцами, усвоил?

Усвоить было несложно. Не то что достать деньги.

Данилыч кинулся по землякам — никто из магаданских ветеранов-москвичей ему не отказал… но денег у них самих было кот наплакал. Это ведь раньше северяне были богатыми людьми, а сейчас большинство из них влачили жалкую пенсионную жизнь. А накопления, если у кого и были, съели инфляция, Чубайс и Гайдар.

Но означенную сумму наскребли.

— Ты только, это, — покряхтел один из друзей, — хоть через год мне верни… больше не протяну, это — гробовые.

А тут еще заболела жена. Потрясение не прошло даром.

Лекарства стоили тоже бешеных денег.

Тогда Тимофеев вытащил из папок свои чертежи и на остаток денег, полученных после расчета с Кузей, взял билет до Магадана.

— Золото там еще добывают, — полагал он, — и может, продам свой «Ручеек» новому русскому. Они-то люди деловые, оценят выгоду без бюрократических препон.