Золотая тетрадь

(Выражение «хорошая порка» в колонии было в ходу, обычно белые употребляли его следующим образом: «Что этому кафру нужно, так это хорошая порка», — но Вилли его использовал в более широком смысле.)

Я помню мать Мэрироуз, невротичную властную особу, которая выпила из своей дочери все жизненные соки. Ей было около пятидесяти, и была она яростна и суетлива как старая наседка. Ради блага Мэрироуз мы были с нею вежливы, мы принимали эту женщину и терпели каждый раз, когда она врывалась в «Гейнсборо» в поисках дочери. Когда она приходила, Мэрироуз впадала в состояние вялой раздражительности, нервического изнеможения. Она знала, что должна как-то противостоять матери, но у нее на это не было душевных сил. Мы были готовы страдать от нее и ей потакать, а Вилли ее вылечил буквально парой фраз. Однажды вечером мать Мэрироуз пришла в «Гейнсборо» и обнаружила, что мы все сидим, развалясь, в опустевшей столовой и разговариваем. Она громко сказала:

— Ах вот вы где! Всё, значит, как обычно. А вам пора бы всем уже лежать в своих кроватях и крепко спать.

Она уже собиралась сесть и присоединиться к нам, когда Вилли, не повышая голоса, но позволяя однако своим очкам посверкивать в ее сторону, сказал:

— Миссис Фаулер.

— Да, Вилли? Это снова ты?

— Миссис Фаулер, почему вы, преследуя Мэрироуз, приходите сюда и ведете себя так надоедливо и противно?

Она шумно втянула в себя воздух, покраснела, но так и осталась, во все глаза глядя на Вилли, молча стоять у того самого стула, на который за минуту до этого собиралась сесть.

— Да, — сказал Вилли спокойно. — Вы старая надоедала. Если желаете, вы можете присесть, но вы должны вести себя тихо и не говорить глупостей.

От страха и от боли за мать Мэрироуз побелела как полотно. Но после минутного молчания миссис Фаулер издала короткий нервный смешок и села. Весь вечер она держала себя безупречно тихо. После того случая, если она снова оказывалась в «Гейнсборо», то с Вилли всегда вела себя как маленькая благовоспитанная девочка в присутствии грозного отца. И это касалось не только миссис Фаулер и той женщины, которой принадлежал отель «Гейнсборо».

Теперь вот появилась миссис Бутби, а уж она вовсе не была задирой, который ищет задиру посильнее. И совсем нельзя сказать, что она не чувствовала, что немного нам навязывается. И все же, даже когда она уже своим чутьем, если не разумом, — а она не была умной женщиной, — поняла, что ей грубят, она продолжала приходить снова и снова, чтобы эту грубость получать. Миссис Бутби не впадала в нервное возбуждение оттого, что ей «задали порку», как это случалось с миссис Фаулер, и не становилась застенчивой и похожей на девчонку, как миссис Джеймс в «Гейнсборо»; она терпеливо слушала, возражала, вовлекалась, так сказать, в поверхностный слой разговора, игнорируя подспудное оскорбительное высокомерие, иногда добиваясь того, что Вилли и Пол, устыдившись, возвращались к искренне уважительному тону. Но наедине с собой, я уверена, она наверняка порой краснела, сжимала кулаки и сдавленно бормотала: «Да, хотелось бы мне им надавать. Да, мне бы следовало его просто ударить, когда он это сказал».

В тот вечер Пол затеял одну из своих любимых игр — он пародировал колониальные клише и доводил эту пародию до такой точки, когда сам колонист должен был понять, что над ним или над ней смеются. И Вилли к этой игре присоединился.

— А ваш повар, он, конечно же, работает у вас уже много лет? Хотите сигаретку?

— Спасибо, мой дорогой, но я не курю. Да, он хороший парень, должна сказать, он нам очень предан.

— Сдается мне, он уже почти что член вашей семьи?

— Да, так я к нему и отношусь. Уверена, и он нас очень любит. Мы всегда обходимся с ним честно и как положено.

— Может, даже немножко как с другом, или как с ребенком? — Это был Вилли. — Ведь чернокожие же не что иное, как самые настоящие большие дети.

— Да, это верно. Если ты их по-настоящему понимаешь, то видишь, что они просто дети. Они любят, когда с ними обращаются, как с детьми: строго, но справедливо. Мы с мистером Бутби считаем, что с черными надо обращаться по справедливости. Это очень правильно.

— Но с другой стороны, нельзя допускать, чтобы они садились вам на шею, — продолжал Пол. — Потому что в таком случае они теряют всякое уважение.

— Рада слышать, что вы это понимаете, Пол, потому что у большинства английских мальчиков, вроде вас, бывают всякие странные идеи насчет кафров. Но это правда. Они должны знать, что есть черта, за которую им заходить нельзя.

И так далее, и так далее, и так далее. Так и продолжалось до тех пор, пока Пол не сказал, — он сидел в своей любимой позе, — пивная кружка крепко сжата в руках, прямой взгляд синих глаз, обаятельная улыбка:

— И разумеется, их и нас разделяют целые столетия эволюционного развития. На деле же они просто бабуины, и ничто иное.