Золотая тетрадь

— Никто никогда не будет любить меня так, как любил меня брат. Он любил меня по-настоящему. Джордж станет заниматься со мной любовью. А это ведь не одно и то же, правда? А что такого в том, что я, вместо того чтобы просто заняться с кем-нибудь сексом, говорю: «Все самое лучшее у меня уже было, и это никогда не повторится». Что в этом такого?

— Когда ты говоришь «что в этом такого», вот так, как сейчас, я никогда не знаю, как тебе ответить, хотя я и понимаю, что как раз что-то такое в этом есть.

— И что же именно? — В ее голосе прозвучало искреннее любопытство, и я сказала, даже еще более сердито:

— Ты просто не пытаешься, не пытаешься. Ты просто сдаешься.

— Тебе-то легко рассуждать. — Мэрироуз опять намекала на Вилли, и теперь мне уже было нечего ей ответить. Теперь настала моя очередь захотеть поплакать, и она это заметила, и она сказала с превосходством человека, знающего недосягаемые для меня вершины страдания:

— Не плачь, Анна, в этом никогда нет проку. Что ж, пойду умоюсь к обеду.

И она ушла. Все молодые люди теперь столпились вокруг рояля и пели, и поэтому я тоже покинула зал и направилась туда, где я в последний раз видела прислонившегося к стене Джорджа. Мне пришлось продираться сквозь кусты и крапиву, потому что Джордж перешел дальше, за угол, и там он стоял, всматриваясь сквозь небольшую рощицу деревьев пау-пау в сторону маленького домика, в котором жили повар, его жена и дети. Пара ребятишек с коричневым цветом кожи возились в пыли вместе с цыплятами.

Когда Джордж попытался зажечь сигарету, я заметила, как блестит и дрожит его рука, у него ничего не получилось, и он нетерпеливо отшвырнул сигарету, так и не зажженную, прочь, а потом сказал спокойно:

— Нет, моего внебрачного там нет.

В отеле ударили в гонг, призывая всех на обед.

— Пойдем лучше внутрь, — предложила я.

— Побудь здесь немножко со мной.

Он положил руку мне на плечо, и сквозь платье меня обжег жар его ладони. Гонг прекратил испускать длинные металлические волны звука, и звуки рояля тоже стихли. Воцарилась тишина, и только голубь ворковал в ветвях палисандрового дерева. Джордж положил руку мне на грудь и сказал:

— Анна, я мог бы отправиться с тобой в постель прямо сейчас, а потом — с Марией, это моя черная подруга, а потом я мог бы вечером вернуться к своей жене и переспать с ней, и я был бы совершенно счастлив с каждой из вас. Ты понимаешь это, Анна?

— Нет, — сердито ответила я. А в то же время его рука на моей груди заставляла меня ему верить.

— Не понимаешь? — сказал он иронично. — Нет?

— Нет, — продолжала упорствовать я, обманывая его ради всех женщин на свете и думая о его жене, из-за которой я чувствовала, что когда-нибудь и сама могу оказаться запертой в клетке.

Джордж закрыл глаза. Его черные ресницы были похожи на маленькие радуги, трепетавшие на смуглых щеках. Он проговорил, не открывая глаз:

— Иногда я смотрю на себя со стороны. Джордж Гунслоу, уважаемый гражданин, конечно, несколько эксцентричный с этим его социализмом, но это с лихвой искупается его преданным отношением к престарелым родителям, очаровательной жене и троим ребятишкам. А рядом с собой я вижу отделившуюся от меня огромную гориллу, которая размахивает огромными лапами и ухмыляется. Я вижу гориллу так отчетливо, что меня удивляет, почему никто, кроме меня, ее не видит.

Он убрал руку с моей груди, я наконец смогла дышать ровно и сказала:

— Вилли прав. Ты ничего не можешь изменить, поэтому ты должен прекратить себя мучить.

Его глаза были все еще закрыты. Я и сама не ожидала, что скажу то, что сказала, но его глаза широко распахнулись, и он от меня отпрянул, так что, получается, я прочла его мысли. Я сказала:

— И ты не можешь покончить с собой.

— А почему? — спросил он удивленно.

— По той же причине, по которой ты не можешь взять ребенка к себе. У тебя на попечении девять человек.

— Анна, я задавал себе вопрос: а взял бы я к себе ребенка, если бы у меня на попечении было, скажем, всего двое?

Я не знала, что и ответить. Спустя мгновение Джордж обнял меня и повел сквозь крапиву и кустарник, говоря при этом:

— Пойдем со мной в отель, отгони от меня гориллу.