Золото. Назад в СССР 3 (СИ)

— Хорошо. Когда машина вошла в поворот, ее немного занесло, зима была. Мы наклонились в противоположную заносу сторону. Я инстинктивно хотел схватиться за спинку сиденья впереди. Так этот гбшник мгновенно, с профессиональной жесткостью, сжал мою руку, что я аж закричал. Представляешь. После этого его улыбчивость сошла на нет и он ехал мрачный, как черная туча. И заметно нервничал. Тот, что справа все советовал мне смотреть в окно и запоминать. Говорил, что я вижу Москву в последний раз. А я никак не мог понять где мы ехали. Водила петлял по каким-то закоулкам.

— И куда тебя потом привезли?

— Потом привезли в Лефортовскую тюрьму, я узнал ворота. Я туда одному студенту передачу носил — не приняли.

— Тоже антисоветчик?

— А? Что? Да. Там же кгбшная тюрьма. Там других не держат. Того за издание печать и распространение брошюры «как вести себя на допросах». Но это другая история. К воротам подъехали. Я сказал себе «ну приехали». И я на время перестал бояться. Не знаю, как объяснить. Я почувствовал облегчение от того, что кончилась неопределенность, которая вдруг сменялось надеждой, что меня не поймают, то страхом, что рано или поздно меч правосудия… над моей головой. Ну ты понял.

— То есть вину ты чувствовал?

— Нет. Только страх перед тюрьмой. А когда в нее въезжали, я ощутил вдруг странную расслабленность. Постоянное напряжение, в котором я жил последнее время, внезапно спало, будто кто-то одним поворотом рубильника выключил этот самый страх. Я самого начала знал, что арест — это всего лишь вопрос времени. Всех мели. Вопрос был только когда меня. Иногда мне казалось, что я живу в дурном сне, и надо только заставить себя проснуться.

— Ну и каторгу ты себе выбрал, Латкин. Разве оно того стоило? Вон зажигал бы сейчас звезды с какой-нибудь девахой, или вон на рыбалку ходил бы…

— Подожди, я к этому подхожу. Дай дорассказать.

— Пардон, рассказывай.

— Напряжение спало. Меня завели в помещение к следователю. На двое. Больше никого. Он встает из-за стола, идет ко мне на встречу улыбается. Я аж себя дураком почувствовал. Оглянулся, мне ли улыбается? Больше некому. Мы вдвоем, конвоир за дверью. Я себя чуть ли не самым почетным гостем чувствую. Тоже начал улыбаться, руку протянул чтоб по-мужски поздороваться. А он не дошел, остановился на руку мою брезгливо смотрит, аж очки снял, протер, пока моя рука в воздухе висела. Он не стал пожимать. Улыбка сошла с его лица. Спросил неужто я думаю, что он, подполковник Свиридов, заместитель начальника следственного отдела УКГБ по Москве и Московской области с ним ручаться буду?

Латкин опустил голову будто заново все это переживал.

— Как же это меня унизило. Я улыбался и собирался пожимать руку моему идейному врагу, который меня презирает. А тут еще на столе постановление об аресте лежит, я все заглядываю и пытаюсь вычитать статью. Потому что могут и шестьдесят четвертую впаять. Я то ничего такого такого не делал, но шестьдесят четвертая — это измена Родине. Срок от десяти до пятнадцати или вышка. Высшая мера наказания. Смертная казнь.Он перехватил мой взгляд и снова расплылся в улыбке. Будто прочитав мои мысли спросил боюсь ли я, что там статья шестьдесят четыре уголовного кодекса РСФСР. А это реально страшно. Курево есть?

Он с надеждой посмотрел на меня, но я покачал головой.

— Я сам в зоне бросил, но сейчас все это вспомнил, закурить захотелось. Так вот постановление.

Полковник возвращается за стол и протягивает мне бумагу. Перевернутую. Так чтобы я пока не мог прочитать. Это очень страшно.

Не знаю, кто может выдержать и не показать виду свой страх. У меня руки тряслись ходуном, как у алкаша, который наливая полбутылки расплескивает.

Когда я взял постановление в руки — сердце провалилось куда-то вниз. Но не в пятки. В бездну. Перевернул, а там семидесятая и сто девяностая прим.

Так знаешь, что я тебе скажу? Я только что ненавидел полковника, а как прочитал статьи и не обнаружил шестьдесят четвертую, то готов был ему на шею броситься и расцеловать.

Именно в тот момент я готов был признать любую вину. Ты спросил чувствовал ли я себя виноватым? Нет, но только тогда был готов взять на себя вину и подписать чистосердечное признание.

Но больше ни разу не испытывал такого желания. У них методика такая — контрастный душ. После того, как я ознакомился с постановлением на арест, вошли надзиратели и женщина в белом халате — фельдшер, которая меня обыскивала. Всего лазила в рот и, прошу прощения, в задницу. Грубо и не церемонясь.

Человеку сразу дают понять, что он предмет и его даже его тело ему не принадлежит.

Демонстрируют самым наглядным способом, как сильно изменилось положение человека.

Латкин посмотрел на меня, сочувствия.

— Не ну ты меня ни разу не растрогал. Андрей знаешь, что нарушаешь закон, знаешь, что работаешь против Советского Союза, рассказываешь мне не страшные страшилки, хотя по моему с тобой еще очень нежно и деликатно обошлись. Знаешь, что наказание неотвратимо, ты же с первого дня сам ждал ареста по твоим словам. Уж извини, что коньяк с лимончиком или шампанское не подали.