Золотое на чёрном. Ярослав Осмомысл

Словом, тонкий психологический расчёт оказался верен: стража потащила обоих к лодке. Не ударили в грязь лицом и встречавшие Чаргобая с дядей: с ходу подключившись к затеянной игре, отвалили якобы за беглых рабов неплохую сумму - двадцать номисм (серебряных монет) и, пока караульные не уехали, натурально колотили «провинившихся» кулаками и палками.

- Кажется, спасены, - облегчённо вздохнул Андроник. - Поднимите парус! Надо убираться, пока не поздно! - А затем обратился к двоюродному племяннику: - Чтобы изменить внешность, мне придётся сбрить бороду и усы, а тебе, наоборот, отпустить подлиннее.

- Это дело нехитрое. В Галич попасть значительно труднее.

- Ничего, осилим.

Глава вторая

1

В сорок лет Долгорукая выглядела старше и вполне могла бы сойти за мать тридцатипятилетнего моложавого Осмомысла. Одиночество в Болшеве не пошло ей на пользу: растолстела, подурнела ещё сильней, начала закрашивать первую седину. Мучилась от частых простуд и мигрени. А своей товарке - попадье Матрёне, лёжа на полке в бане, голая, распаренная, жаловалась тайно: мол, ночами снятся ей разные непристойности - вроде её насилуют косари в скирде, а она не сопротивляется, уступает с радостью. «Это от воздержания, матушка, мой свет, - отвечала та и хлестала княгиню берёзовым веником, - надо с муженьком замиряться, а иначе свихнёшься, не дай Господь!» - «Нет, он в Наське души не чает, и отвадить не удаётся… Посильнее, матушка, посильнее бей. Ты же знаешь, родимая: мне от боли полегче». Да, удары её будоражили, напрягали мышцы - живота, ягодиц и бёдер, иногда провоцируя спазмы гениталий; а Матрёна видела это и понимала; ей самой доставляло удовольствие управлять плотью Ольги Юрьевны, чувствуя приятное томление; так обе женщины развлекались в неделю раз, по пятницам. А потом, по субботам, ездили молиться.

Дети Ярослава росли. Младшая, Ирина-Верхуслава, повторяла мать - и фигурой, и леностью, и брезгливым отношением к окружающим; вкусная еда да наряды - вот и все её интересы в жизни. Фрося-Ярославна превращалась в очень миловидную девушку. Ей уже минуло тринадцать, и она сторонилась шумных ребяческих забав - хороводов, горелок, пряток; но зато её занимали древние мистические обряды и гадания, отчего душа уходила в пятки. По всему выходило, что она проведёт красивую и долгую жизнь, полную как счастья, так и тревог. «Поскорее бы выйти замуж, - думала девица, - и уехать из этого постылого Болшева. Только не в Иеропию. Средь чужих народов я зачахну. А куда-нибудь в Киев али же в Чернигов. Бают, там привольно». И ещё мечтала навестить тятеньку, чтобы получить отеческое напутствие и сказать, как сильно и беззаветно его любит. И поцеловать ему руку. И ни словом не намекнуть, что, быть может, именно она спасла Осмомысла от гибели.

Дело было позапрошлой весной. К Ольге Юрьевне неожиданно нагрянули её родичи из Суздаля - мать, сестра и братья. Старший сын Юрия Долгорукого - Андрей Боголюбский (в честь основанного им города Боголюбова близ Владимира, что на Клязьме) не любил свою мачеху, византийку Елену Комнину, и её детей. И при жизни отца бесконечно они ругались, а теперь и вовсе не смогли примириться. Боголюбский сказал, чтобы духу их не было у него в княжестве. И тогда Елена захотела возвратиться на родину, в Константинополь, благо приютиться ей было у кого - у родного брата императора Мануила I Комнина.