Золотое руно

— Домой мы наверняка будем возвращаться регулярным рейсом, — сказала Карен, — с кучей других людей. Но сейчас нам выпала возможность, какой больше может никогда не выпасть. Плюс, в отличие от других людей, мы можем не беспокоиться насчёт синяков.

Её лифчик уже плыл в моём направлении, словно чайка в изумрудном сумраке. Это было… возбуждающе — смотреть, как она изгибается и складывается вдвое, стягивая с себя трусики.

Я поймал лифчик, свернул его и отправил в полёт по такой траектории, где он не будет мешаться, а потом принялся снимать рубашку, которая тут же вздыбилась вокруг меня, как только я расстегнул пуговицы. Следующим был ремень — плоский летающий угорь. А затем мои трусы воспарили и присоединились к снятым Карен.

— Ну ладно, — сказал я ей. — Давай посмотрим, получится ли у нас стыковка…

38

Десять часов спустя нам снова пришлось пристегнуться — ракета тормозила полных шестьдесят минут. Хотя большинство пилотируемых рейсов, по‑видимому, прибывают на Луну в место под названием ЛС‑1, мы должны были совершить посадку непосредственно в кратере Хевисайда.

Посадкой управляли дистанционно, так что нам смотреть снова было не на что; в грузовом отсеке не было окон. И всё же я знал, что мы садимся кормой вперёд; как пошутил Хесус на мысе Кеннеди, «способом, который назначили нам Господь и Роберт Хайнлайн», хоть я и не понял шутки.

Здесь был конец лунного дня, который длится — по‑моему, Смайт об этом упоминал — две недели. Температура поверхности, по‑видимому, была около ста градусов Цельсия — но это был сухой жар. Согласно доктору Портеру, которого на этот счёт проконсультировал Смайт, мы выдержим десять или пятнадцать минут такой жары, не говоря уж об ультрафиолетовом излучении, прежде чем могут начаться проблемы; отсутствие воздуха, разумеется, никак нам не мешало.

У грузовой ракеты не было шлюзовой камеры, лишь один люк, но его было довольно просто открыть изнутри; те же правила безопасности, что существуют для холодильников, похоже, распространяются и на космические корабли. Я распахнул створку люка наружу, и атмосфера, которую мы привезли с собой, вырвалась на свободу белым облаком.

Мы были внутри кратера Хевисайда; его гребень поднимался в отдалении. До ближайшего купола Верхнего Эдема отсюда было метров сто, и…

Должно быть, это он. Лунобус — серебристый кирпич с приделанными с двух сторон сине‑зелёными топливными баками, лежащий на круглой посадочной платформе. Он соединялся с соседним зданием телескопическим туннелем.

Лунная поверхность была примерно в двенадцати метрах у меня под ногами — гораздо дальше, чем я бы решился прыгнуть при земной гравитации, но здесь это не должно быть проблемой. Я посмотрел на Карен и улыбнулся. Разговаривать мы не могли, поскольку не было воздуха. Но я изобразил губами слово «Джеронимо!»[88]

, ступая за край люка.

Падение было плавным и, казалось, бесконечным. Когда я ударился о грунт — вероятно, то была первая пара кроссовок «найк», когда‑либо касавшаяся лунной поверхности — взметнулось облачко серой пыли. Часть её пристала к моей одежде (вероятно, статическое электричество), но остальная тут же осела.

Внутри большого кратера было множество мелких: какие‑то всего несколько сантиметров в поперечнике, другие — несколько метров. Я обернулся и взглянул на Карен.

Для женщины, которая совсем недавно была такой дряхлой, с протезом бедренной кости и, несомненно, жила в страхе сломать другое бедро, она вела себя весьма смело. Без малейших колебаний она повторила то, что только сделал я — шагнула из люка наружу и полетела вниз.

У неё в руках было что‑то продолговатое… ну конечно! Она не забыла захватить «Нью‑Йорк Таймс», свернув её в трубку. Было странно видеть, что в падении её волосы и одежда даже не шелохнулись, однако здесь не было сопротивления воздуха, чтобы произвести такой эффект. Я сделал несколько поспешных полушагов‑полупрыжков в сторону, чтобы освободить ей место, и она приземлилась с широчайшей улыбкой на лице.

Небо над нашими головами было совершенно чёрным. Ни одной звезды не было видно помимо самого солнца, которое яростно сияло. Я протянул руку, и Карен ухватилась за неё, и мы пошли, подпрыгивая, к Верхнему Эдему, месту, которое, как предполагалось, мы никогда в жизни не увидим.

Габриэль Смайт оказался плотным мужчиной под шестьдесят, со светлыми волосами и румяным лицом. Он базировался в транспортной диспетчерской Верхнего Эдема — тесном, тускло освещённом помещении, заполненном экранами мониторов и светящимися панелями управления. Через широкое окно всего метрах в двадцати был виден лунобус, пристёгнутый к пассажирскому туннелю. Туннель занимал почти всё поле зрения, не давая нам заглянуть внутрь.

— Спасибо, что прилетели, — сказал Смайт, тряся мою руку. — Спасибо.

Я кивнул. Я не хотел быть здесь — по крайней мере, при таких обстоятельствах. Но, думаю, я чувствовал себя морально обязанным — несмотря на то, что я ничего не сделал.