Золотое руно

Одно только это уже стоило целое состояние — и провинциальная страховка Дона и Сары не покрывала такого рода процедуры, если они выполняются в Штатах — но то был сущий пустяк по сравнению с собственно генетической терапией, которая должна была восстановить ДНК в каждой из триллионов соматических клеток их тел. Ключевым её элементом было удлинение теломеров, но требовалось сделать и многое другое: каждая копия ДНК должна быть проверена на наличие ошибок, внесённых в ходе предыдущих копирований, и если ошибки найдены — а в ДНК пожилого человека таких ошибок миллиарды — они должны быть исправлены путём переписывания всей цепочки нуклеотид за нуклеотидом — очень тонкая и сложная операция, если она производится над живой клеткой. Затем свободные радикалы должны быть связаны и вымыты из тела, регуляторные последовательности приведены в исходное состояние, и прочее, и прочее — сотни процедур, каждая из которых устраняет определённый тип повреждений.

По завершении всего этого во внешности Дона и Сары ничего не изменилось. Однако изменения придут, как им сказали, мало‑помалу, в течение следующих нескольких месяцев — укрепится тут, подтянется там, пропадёт морщинка, увеличится мышца.

А пока Дон с Сарой вернулись в Торонто, опять‑таки за счёт Коди Мак‑Гэвина; во время этой поездки в Чикаго и обратно Дон единственный раз в жизни путешествовал бизнес‑классом. Как ни странно, из‑за всех этих хирургических вмешательств и мелких медицинских неудобств он чувствовал себя более усталым и вымотанным, чем до начала процедуры омоложения.

Дважды в день они с Сарой получали инъекции гормонов, и раз в неделю из «Реювенекс» прилетал к ним доктор — это было включено в стоимость обслуживания — проверить, как проходит их роллбэк. У Дона сохранились смутные детские воспоминания о семейном докторе, который наносил им регулярные визиты в 1960‑е, но всё равно такой уровень медицинского внимания к своей персоне казался почти греховным для его канадской души.

Многие годы он избегал смотреть на себя в зеркале, кроме как чисто формально во время бритья. Ему не нравилось, как он выглядел, когда был толстым, и не нравилось, каким он стал сейчас — морщинистым, в пигментных пятнах, усталым, старым. Но теперь он каждое утро внимательно изучал своё лицо в зеркале ванной, оттягивал кожу, искал признаки восстановления эластичности. Он также осматривал лысину в поисках молодой поросли. Ему пообещали, что волосы вырастут снова и будут такими же светло‑каштановыми, как в юности, а не седыми, как в пятьдесят, или снежно‑белыми, какими стали их остатки к восьмидесяти.

У Дона всегда был крупный нос, и он, как и уши, ещё более увеличился к старости; хрящеватые части тела растут на протяжении всей жизни. Когда роллбэк будет завершён, «Реювенекс» вернёт нос и уши к размерам, которые они имели, когда ему было двадцать пять.

Сестра Дона Сьюзен, уже пятнадцать лет как покойница, тоже была обладателем фамильного шнобеля семьи Галифаксов, и в шестнадцать, после многолетних упрашиваний, родители оплатили ей ринопластику.

Он помнил тот чудесный момент, когда после многих недель с неё сняли повязку, открыв миру коротенькое и курносое произведение доктора Джека Карнаби, которого «Торонто Лайф» за год до этого назвала лучшим носоделом города.

Ему хотелось, чтобы такой волшебный момент был и сейчас, какое‑нибудь «ага!», внезапное возвращение энергичности и силы, какое‑то перерезание ленточки. Но ничего такого не было; процесс складывается из недель мелких незаметных изменений, в ходе которых ускоряется деление и обновление клеток, растёт уровень гормонов, ткани регенерируются, ферменты…

О, Господи, подумал он. Господи Боже мой! У него на голове были новые волосы, практически невидимый пух, как на персике, расползающийся от его белоснежного венчика и взбирающийся к макушке, покоряя территорию, казалось бы, безвозвратно утраченную давным‑давно.

— Сара! — закричал Дон и, впервые за многие годы, осознал, что кричит, не испытывая боли в горле. — Сара! — Он сбежал — да, практически сбежал — вниз по лестнице в гостиную, где она сидела в «Сибарите», уставившись в незажжённый камин.

— Сара! — сказал он, склоняя к ней голову. — Погляди!

Она очнулась от мыслей, в которые была погружена, и, хотя с наклонённой головой он не мог её видеть, он услышал озадаченность в её голосе.

— Я ничего не вижу.

— Хорошо, — сказал он разочарованно, — тогда пощупай.

Он ощутил, как прохладная морщинистая ладонь касается его черепа, кончики пальцев прослеживают крошечные ручейки новой поросли.

— Боже милостивый! — прошептала она.

Он привёл голову в нормальное положение; он знал, что улыбается от уха до уха. Когда сразу после тридцати он начал лысеть, то перенёс это стоически, но тем не менее был невероятно, безгранично рад этому почти неощутимому возвращению волос.

— А что у тебя? — спросил он, устраиваясь на диване рядом с Сариным креслом. — Есть какие‑то признаки?

Сара покачала головой — медленно, и как ему показалось, немного печально.

— Нет, — сказала она. — Пока ничего.